Вадим Бакусев
Традиционная русская мешанина и сумятица царит не только в отношениях между властью и народом, но и в сфере зачаточной рефлексии русской души по поводу такого важного вопроса, как традиции вообще. Эта пассивная рефлексия с недавних пор имеет место — в разной степени и в разных модусах — со стороны и власти, и народа: первая реагирует на мировую ситуацию «постмодернизации» западного общества, ситуацию, в которой ее собственные позиции в принципе уязвимы, поскольку она глубоко и пассивно увязла в этом самом западном обществе; второй смутно чувствует, что теряет что-то ценное, чего он терять не хочет, — привычный вековой образ жизни, в том числе и свои настоящие, корневые ценности. И хотя мотивация сторон во многом различна, народ в своей массе и власть проявляют здесь, на первый взгляд, полное единство и взаимопонимание: а именно, понимание или ощущение того, что традиции вообще — ценность, за которую во что бы то ни стало должна держаться Россия как за основной якорь своего спасения в бурных водах или царской водке всеразъедающего западного глобализма и крушения на Западе всех вековых традиций.
Чтобы по существу разрешить поставленную здесь проблему мешанины и сумятицы, царящих в понимании традиций, нужно в первую очередь разобраться в фундаментальном теоретическом вопросе традиции вообще — богатейшей и отчасти противной, а отчасти забавной пище для взыскательного ума. Сказать на эту тему можно бесконечно много, но я ограничусь следующим.
Традиция — это сочетание бессознательных и сознательных способов, во-первых, отбора и, во-вторых, закрепления в памяти (хранения), кодификации, трансляции и актуализации ценностей, то есть наиболее значимых содержаний общей и частной жизни. Как таковая она и сама является ценностью или даже сверхценностью: традиция — один из двух универсальных принципов, лежащих в основе всякой жизни, материального и духовного существования вообще. Это принцип сохранения чего бы то ни было — материи, энергии, импульса или условий жизни, в отсутствие которых жизнь слабеет и исчезает. Понятно, что традиция поэтому — консервативная, «женская» энергия или стихия всего обладающего ею. Второй же из двух вселенских принципов, из двух сторон единой жизни — «мужской», «духовный» принцип выхода за пределы, развития и новаторства, творчества, а, стало быть, относительного нарушения или разрушения традиции. Принцип творчества не может существовать «на пустом месте» — он всегда реализуется с опорой на традицию: сначала что-то должно сложиться, а уж потом может развиваться, в том числе изменять свою сущность, переходя на другую ступень существования.
Из сказанного ясно, что с определенной точки зрения вселенная представляет собой иерархию традиций, а уж история человеческих обществ и подавно: в мире людей традиции возникают всюду — от индивида (в простейшем случае это личные привычки) до общества и народа в целом. В рамках этой иерархии одни традиции, как правило, бывают вложены в другие, причем наибольшая емкость принадлежит, разумеется, наиболее общим, старым традициям; иными словами, индивидуальные, семейные, групповые и т. д. традиции в конечном счете вложены в традиции всего этноса или общества и потому ими формируются и в некотором смысле зависят от них в своем дальнейшем существовании.
У всякой традиции есть «положительно заряженное» ядро — собственно хранимая в ней ценность — и «отрицательно заряженная» оболочка, образующая пограничный защитный слой, который отделяет хранимую ценность от противостоящей ей антиценности, ощущаемой как угроза. Соответственно любая традиция включает в себя в том числе и пейоративные элементы (цинизм, высмеивание), адресованные ее антиценности, — к примеру, в комплекс традиционной семьи непременно входит суровое, а в русской традиции чаще всего нецензурное, осуждение всего, что от нее отклоняется и способно ее разрушить, а именно кинедов и дам легкого поведения. Такие пейоративные проявления реализуют и все обычные носители традиции, и специально стражи, или блюстители традиции, самозваные, но задним числом утвержденные в этой необходимой для нее функции всеми ее носителями: они ревностно поддерживают чистоту традиции, предотвращая ее неизбежное от длительной эксплуатации загрязнение, притупление и деформацию.
Понятно, что основное назначение и смысл традиции — быть регулятором жизни и облегчающим ее бремя механизмом. В этом качестве традиции подобны органам физического тела или психическим архетипам: с их помощью целое осуществляет саморегуляцию, гася возмущения, возникающие от внешних или внутренних раздражений и напряжений. От напряжений традиции освобождают своих носителей, которым бывает достаточно только держаться за них, чтобы беспроблемно функционировать в своей привычной среде. Традиции — коллективные регуляторы, механизмы и как таковые в значительной степени бессознательны. По этому признаку они противостоят творчеству, новаторству, носящим личностный и в значительной степени сознательный характер. Традиции проводят энергию бессознательного, природы, в сознание, по пути обрабатывая ее и придавая ей позитивный, усиливающий жизнь характер.
Но, пожалуй, самое главное, что нас интересует в связи с заявленной постановкой вопроса, — историчность традиций. Они существуют только в потоке истории и сами представляют собой потоки, вложенные в общий исторический процесс и друг в друга на разных уровнях и многообразно переплетенные. Значит ли это, что они существуют в истории в неизменном виде? В известной мере да, ведь их основная задача — сохранять, а потому они и должны быть в основном неизменными и лишь слегка адаптироваться к меняющимся условиям. Но время от времени по законам истории происходят революции — коренные изменения в направлении исторического процесса и в условиях жизни. Революции влекут за собой и коренные изменения в традициях — они или затухают и исчезают, или меняют свою роль, отходят на задний план либо, наоборот, становятся ведущими. Разумеется, возникают и новые традиции, выражающие и закрепляющие новые ценности жизни, — или антиценности и антитрадиции.
Самая масштабная из таких революций началась в середине 1-го века н. э. — она была связана с возникновением христианства и привела к гибели античного мира, к полному перевороту в образе мышления и в традициях. Спустя почти две тысячи лет христианская традиция, ставшая основой всего европейского образа жизни, породила ответную реакцию в виде «переоценки всех ценностей», предпринятой в трудах Фридриха Ницше. Теперь выяснилось, что уничтожать или отменять «старые ценности», используя «активный нигилизм», было в некотором смысле излишне — в европейской цивилизации они уже отмерли сами в результате действия исторической закономерности, открытой самим же Ницше, а именно нигилизма как такового (с моей точки зрения, это европейская психическая матрица). При этом констатированная им «смерть Бога» оказалась символическим и отчасти продромальным выражением другого события — реальной смерти западного человека как психического типа.
Подводя итог этого краткого теоретического обзора, сделаю такой самый общий вывод: традиции составляют базис культуры как иерархии ценностей. Но не стоит ждать, что «базис», как нас соблазняет думать одна широко распространенная в прошлом наука, здесь равнозначен приоритету, первому месту или главному смыслу, «соли» культуры. Напротив, он указывает на низшее, хотя и необходимое место традиций в ее иерархии. Высшее же место, которое и есть сама культура, как понятно из сказанного выше, принадлежит личности — в философском, а не обыденном смысле слова, — и ее творчеству. Это следует не только из приблизительно набросанной здесь теории, но и из совсем простых наблюдений за историей: на базисе традиций культура может возникнуть (древний Египет, Китай, Греция и т. д.), а может и не возникнуть. Последний случай очевиден на примере различных современных народов (аборигенов Австралии, Новой Гвинеи и т. д.), у которых традиции есть, а культуры нет.
У традиций есть и негативная сторона — они способны поработить индивида, то есть препятствовать его развитию, закрывать ему путь к личности, поскольку по своей природе стремятся жестко регулировать не только его поведение, но и жизнеощущение. Избежать этой опасности можно только его приобщением к историческому многообразию традиций путем образования. Оно позволит индивиду мысленно выходить за рамки своей собственной традиции, ощутив ее условность.
В чем же в свете сказанного состоит мешанина и путаница относительно одного из двух важнейших элементов жизни у нашего народа? В импульсивном стремлении сохранить и отстоять все традиции скопом, без разбора, стремлении, возникшем как защитная реакция в результате внезапного испуга перед лицом тоже внезапного, хотя давно и долго жданного обвала всех западных ценностей и традиций в условиях противостояния одичавшему Западу и исходящей от него угрозе ассимиляции, поглощения им России. Испуга — и растерянности: если прежде мудрый Запад, его мыслительный опыт, его идеи всегда подсказывали нам или служили отправной точкой для решения вопроса о том, что делать дальше, то теперь его гробница молчит, испуская лишь смрад тления, и это громкое молчание — единственный ценный урок, который он нам оставил, ценный, если понять его правильно.
Итак, мы на всем свете одни, и дальше нужно думать самим. Но думать самостоятельно, без опоры на западные идеи, мы не привыкли, а потому инстинктивно хватаемся первым делом за атакуемые смрадом тления, его едким натром традиции как за якорь спасения. Традиции вообще как сваи, первичные и низшие опоры человеческой цивилизации, — ближайшее, что доступно разлагающему действию этого натра, непреднамеренно метящего в один из главных нервов русской души и направленного на его атрофию. В испуге и растерянности и народ, и власть на всякий случай хватаются за все русские традиции сразу — от Рюрика до Советской власти, хотя во многом они друг другу противоречат. В ход идет все, а между тем в большой куче наших традиций попадается множество мертвых или живых, но ядовитых.
Среди традиций есть неоспоримо и вечно живые, равнозначные природной необходимости. Это в первую очередь семья, образуемая мужчиной и женщиной. Традиция отвергать гомосексуализм, считать его мерзостью, отклонением и извращением — того же рода. К вечным традициям можно отнести и мотивированные совсем не биологически. Это традиции высших достижений духа — науки, литературы, искусства, образования. У нас это общечеловеческие традиции русского чекана — правда, исторически сравнительно недавние. К вечным русским традициям относятся и те, что связаны с национальным русским характером (товарищество, взаимовыручка и т. д.). К этой же сфере принадлежит и русский язык — важнейшая опора национального духа; сейчас он трещит и ломается, поскольку ликвидированы советские традиции его защиты и широко распахнуты ворота для его либеральной порчи и энтропии. Есть полезные традиции, усиливающие жизнь как целое, — к примеру, армейские и военно-морские. Что касается патриотически-евлогических традиций, то народ следует им по большей части искренне, а власть по большей части манипулирует ими, что создает еще большую путаницу.
Но есть и уже мертвые традиции, видимость жизни и важной роли которых усиленно поддерживается властью. Это традиции, условно позитивная роль которых в истории русской души уже давно исчерпана, а потому они превратились в негативную, ослабляющую и тормозящую силу, в камни на шее. Такова традиция иллюзорного мировоззрения — религия, таковы же другие одурманивающие традиции, мании, а именно пьянство, наркомания азартные и компьютерные игры. Сюда же относится и странная, удивительная формация — традиционное отсутствие некоторых традиций, а именно традиций общественной жизни и правосознания, гражданского общества вообще, инфантильное отвращение к самоуправлению. В их отсутствие сложились другие традиции, негативные: «рабское сознание», с одной стороны, и кумовство, «блат» и т. д. — с другой.
Эта «привативная» традиция объясняется общей бессознательностью русской души, выражает ее относительное, детское бессилие в самоорганизации и еще больше обессиливает ее, но, в отличие от религии, обладает потенциалом будущего, то есть возможностью постепенного появления и укрепления. Есть и другие откровенно негативные, вполне живые и свирепые традиции (зазнайство и хамство чиновников, почти повсеместная матерщина, обращение на ты к незнакомым взрослым людям и многое другое). Криминальные традиции крепнут и беспрепятственно, поскольку никто не ставит им преград, проникают туда, где им совсем не место, — во власть, «искусство», спорт, но самое главное — в обыденное сознание и поведение русских. Внедрение мигрировавших с Запада традиций в русскую душу — отдельный вопрос, выходящий за рамки этой статьи.
Ситуация временного сосуществования мертвого и живого, позитивного и негативного, исчерпавшего свой потенциал и заряженного им нормальна для любого организма — во взаимодействии этих элементов и их борьбе между собой всегда происходит его естественный рост или естественная гибель. Естественный рост — вот банальнейшая констатация — это всегда правильное чередование стадий. Но если различные, не следующие друг за другом стадии роста в своих специфических аспектах, к которым относятся и традиции, путаются и непримиримо сталкиваются друг с другом, это угрожает всему организму серьезным сбоем.
Традиции амбивалентны, как и все бессознательное: в зависимости от конкретных исторических условий они могут быть и якорем спасения, и камнем на шее. В первом случае они способны укоренять слабое сознание в творческой стороне бессознательного, поддерживающей коллективную жизнь и дающей ей силы. Это, к примеру, национальные традиции, если они способны к развитию, адаптации, изменению своего места и ценности в рамках психики как целого. Во втором они способны консервировать самые древние, дикие стороны бессознательного, тормозящие и разлагающие сознание, — например, этнический национализм. Амбивалентность традиции можно продемонстрировать фундаментальным ощущением «свой — чужой»: в случае бессознательной дикости оно может проецироваться на инстинктивный и истерический страх и ненависть, в случае большей или меньшей осознаваемости — выражаться в трезвом познании и соотнесении своих и чужих положительных и отрицательных качеств.
Именно такова, а именно амбивалента, нынешняя российская ситуация: камень на шее в ее рамках — не столько даже сами по себе негативные традиции русской души, сколько опасная неразбериха, царящая в этой сфере. Цепкий и слепой, реактивный, а потому беспомощный консерватизм, проявляющийся в насаждении всех старых традиций без разбора, направляет русскую душу в неопределенное прошлое (и, с другой стороны, лишний раз свидетельствует о ее глубокой укорененности в бессознательном), тем более что или, может быть, потому что никакого специфического представления о желаемом будущем у насаждающих нет. К тому же они не замечают или не хотят замечать, что при их попустительстве одновременно идет и активное разрушение подлинно позитивных ценностей и традиций. Поэтому пробуждение русского сознания может начаться как раз в разбирательстве с традициями и с определением их пользы и вреда для души. В самом деле, какие из русских традиций нам нужны сейчас и будут нужны в будущем? Древние? Средневековые? Дореволюционные? Советские? Общечеловеческие? Все в каждой категории или только некоторые? Отобрать ли из них лучшие и забыть худшие? Или, может быть, заимствовать либо создать какие-то новые?
Одному человеку или нескольким людям на эти и им подобные вопросы не ответить, но постановка проблемы уже сама по себе, несомненно, окажется корректирующей и стимулирующей для русской души. Надо, чтобы воскрешаемые традиции не стали для России камнем на шее, а послужили ей якорем спасения.
Июль 2020