Россия как новая Европа

Сергей Корнев

Отношения «Россия и Европа» вот уже несколько столетий являются одной из фундаментальных тем российской мысли. Пытаясь их обрисовать, часто ударяются в две крайности. Одни совсем выносят Россию за пределы Европы, как неевропейскую цивилизацию, и чуть ли не призывают с гиканьем и свистом промчаться по Европе веселой скифской ордой. Другие считают Россию просто частью Европы, обычной европейской страной, только недостаточно развитой, и требуют от нас тотального рабского подражания Западу. И те и другие не способны выйти за пределы устоявшихся дихотомий и понять, что Россия — это отдельная самобытная цивилизация, но это именно европейская цивилизация, одна из цивилизаций Европы, — так же, как античная, византийская, западноевропейская. Цивилизационная самостоятельность России, ее радикальная инаковость по отношению к Западной и Центральной Европе, сочетается с включенностью в Большую Европу, в преемство четырех европейских цивилизаций, которые, каждая по-своему, последовательно развивают общеевропейскую идею.

Отношения России с нынешней Европой не географические («Россия как часть нынешней Европы»), а хронологические («Россия как Европа будущего, как Новая Европа»). Три европейские цивилизации прошлого уже закончили свое развитие: или совсем исчезли (как античная и византийская), или духовно деградировали (как современная западная), и теперь нам, в России, нужно создавать Новую Европу, опираясь на достижения трех предыдущих и стараясь не повторять их ошибки. «Европу» следует представлять как древо родственных цивилизаций, каждая из которых, поиграв какое-то время роль основного ствола, в конце концов превращается в боковую тупиковую ветвь, отмирает и передает инициативу другой цивилизации. Если угодно, это можно назвать «концепцией Четвертой Европы», — по аналогии с «Третьим Римом» монаха Филофея: «три Европы пали, а четвертая строится». Три первых Европы (греко-римская, византийская и западная) пали, разрушились, духовно деградировали, теперь освободилось место для развития четвертой, российской.

Возвращаясь к традиции Хомякова и Аксакова, в России следует видеть завершающий этап развития Большой Европы, цивилизацию высшего типа, наследницу всего позитивного, что было у предыдущих европейских культур. Россия — последняя из ныне живущих европейских цивилизаций. Культура Западной Европы, как живой организм, погибла где-то в первой половине XX века, что было констатировано множеством европейских мыслителей (от Шпенглера и Ницше до Вебера, Ортеги-и-Гассета и многих других), а сегодня стало очевидным для всех. Западная Европа умерла и освободила место для развития, с одной стороны, новой, четвертой, российской Европы, с другой стороны — неевропейской и антиевропейской американской цивилизации.

Несмотря на хронологическую древность, российская цивилизация стадиально более молодая, чем западноевропейская, поскольку внешние и внутренние обстоятельства на время заморозили ее развитие. Вначале инициатива принадлежала именно Восточной Европе: русский Киев вплоть до XIII века был самым крупным, богатым и культурным городом христианского мира после Константинополя; уровень культуры и образованности на Руси был тогда выше, чем во многих странах Европы, где широкому распространению образования мешала непонятная для большинства церковная латынь. Главным препятствием, затормозившим развитие нашей цивилизации, была непрерывная военная и духовная экспансия Запада и потакание этой экспансии изнутри, которые вместе принесли России намного больше вреда, чем натиск с Востока. В X-XII вв. католическая Европа отрезала от ареала славяно-русской цивилизации земли западных славян, в том числе земли Великой Моравии, где в IX веке зародилась славяно-православная культура. При этом уничтожалась славяно-православная интеллигенция, запрещалось богослужение на славянском и русском языке и т.д. В 1204 году крестоносцы уничтожили Византию, живая связь с которой подпитывала и стимулировала нашу культуру. В XIV-XVI веках, в ходе литовско-польского завоевания и последующего окатоличивания, от ареала российской цивилизации были отторгнуты самые богатые и развитые земли, практически вся первоначальная территория Киевской Руси. Столетия инокультурного гнета надолго задержали самобытное развитие этих земель. Остальные русские земли в XIII-XIV вв. от непрерывных атак Запада спасал только вынужденный союз с монгольской империей. Противостояние этому непрерывному многосотлетнему «Drang nach Osten» заставляло Россию напрягать все свои силы, что тормозило и искажало ее развитие, привело в XVI-XVII веке к установлению крепостного права, а впоследствии способствовало ее духовному закабалению Западом. Последнее началось со второй половины XVII века, с атаки на православную церковь, вылилось в тотальную вестернизацию России и спровоцировало целый ряд внутренних катастроф.

В том, что именно западная цивилизация замедлила развитие российской, а не наоборот, есть глубокий смысл. Долгое ученичество России у Византии, а потом у Запада — вполне закономерный феномен, поскольку цивилизация, завершающая европейский проект, должна усвоить все лучшее из предыдущих. По-видимому, преимущества российского культурного проекта не могли проявить себя в полную силу без определенных технических и социально-политических изобретений, которые привнесла в европейскую идею западная цивилизация. Российский проект, стадиально более продвинутый, чем западный, не мог развернуться в полный рост, пока Западная Европа не отмерила свой жизненный путь и не выполнила свою всемирно-историческую миссию. Эта умершая Европа сегодня составляет один из корней нашей культуры, наравне с Византией и античной Грецией. Нынешняя Россия отличается в этом смысле от старой, допетровской Руси, которая отталкивалась в основном от Византии. Триста лет принудительной вестернизации заморозили на время собственный российский проект, но зато интегрировали в него некоторые важные достижения, сделанные Западной Европой. И теперь Россия может предъявить не менее обоснованные претензии на общеевропейское культурное наследие, чем ныне живущие американизированные экс-европейцы.

Можно согласиться со славянофилами XIX века, что национальное и европейское для России — синонимы. Основатель славянофильства Хомяков называл Европу «страной святых чудес»; первый славянофильский журнал, основанный Киреевским, носил название «Европеец»; Достоевский писал, что «русскому Европа так же драгоценна, как Россия», что «Европа так же была отечеством нашим, как и Россия», признавая этим, насколько дорого нам наследие всех трех европейских цивилизаций. Речь идет, конечно, о настоящей Европе, о Европе великой культуры, о Европе Баха и Шекспира, о Европе готических соборов и маленьких старинных городов. Но мы не хотим иметь ничего общего с Европой колониализма, с Европой Третьего рейха, с Европой НАТО и газовых камер. Это нам чуждо, эту «Европу» мы будем отторгать от себя и выжигать каленым железом. Наша Европа — это «Европа души», Европа света, наследие старой европейской культуры, а не Европа тьмы, не Европа-хищница и не современный американизированный труп. Именно потому, что мы принадлежим к новой, более продвинутой европейской цивилизации, мы способны провести такое различие, мы можем взять из старой Европы плоды высокой духовности, отторгая при этом все хищное и враждебное, — хотя в самой Европе все это — и музыка Баха, и крестовые походы, и научные открытия, и колониализм, — было переплетено самым тесным образом (точно так же, как высокая культура античности имела оборотной стороной рабство).

Россия может стать полноценной европейской страной, только опираясь на свою самобытность. Европу здесь нужно стоить не снаружи, а изнутри, не имитируя внешнюю форму западной цивилизации, а восходя к собственным корням. У истоков этой концепции стоят славянофилы и Достоевский. Пытаясь уяснить в прошлом веке взаимоотношения между российским и европейским, Достоевский писал: «Как же быть? Стать русскими во-первых и прежде всего. Если обще-человечность есть идея национальная русская, то прежде всего надо каждому стать русским, то есть самим собой, и тогда с первого шагу все изменится. Стать русским значит перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же начнет и он нас самих уважать. И действительно: чем сильнее и самостоятельнее развились бы мы в национальном духе нашем, тем сильнее и ближе отозвались бы европейской душе и, породнившись с нею, стали бы тотчас ей понятнее. Тогда не отвертывались бы от нас высокомерно, а выслушивали бы нас. Мы и на вид тогда станем совсем другие. Став самими собой, мы получим, наконец, облик человеческий, а не обезьяний. Мы получим вид свободного существа, а не раба, не лакея, не Потугина; нас сочтут тогда за людей, а не за международную обшмыгу, не за стрюцких европеизма, либерализма и социализма. Мы и говорить будем с ними умнее теперешнего, потому что в народе нашем и в духе его отыщем новые слова, которые уж непременно станут европейцам понятнее. Да и сами мы поймем тогда, что многое из того, что мы презирали в народе нашем, — есть не тьма, а именно свет, не глупость, а именно ум, а, поняв это, мы непременно произнесем в Европе такое слово, которого там еще не слыхали» (Достоевский Ф.М. Из дневника писателя, 1877г.).

Желая привести это размышление Достоевского к наиболее лаконичному виду, мы придем к той же формуле, к какой приводит концепция «российской Европы»: «европеизм минус русофобия». Важно понять, что наши российские корни — это не препятствие на пути в «цивилизованный мир», а наоборот, наше главное достояние, то, что и сделает нас полноценной европейской страной. Второй важный момент: призывая обратиться к российским корням, Достоевский не попался в ловушку узкоэтнического национализма и расизма, которые господствовали в то время на Западе. В то время в Европе преобладали тенденции к этнической унификации, повсюду навязывалась модель государства-нации. Эти идеи повлияли в том числе и на многих русских патриотов (и до сих пор продолжают влиять). Достоевский не впал в этот соблазн: говоря о России, о возвращении к русскому, он тем не менее указал на «обще-человечность» как на суть российской национальной идеи, — и никакого противоречия в этом нет, ведь именно взаимная терпимость, соборность, гармоничное сосуществование разных народов, культур и образов жизни и есть то, на чем строилась российская государственность в XIV — XVII вв. (как прекрасно показал Л.Н. Гумилев в своих книгах о России), и только впоследствии, из-за западного влияния, от этой нормы стали отступать.

Впрочем, в ряде аспектов к этому отрывку нужно относиться критически. Достоевский писал это в прошлом веке, когда Западная Европа была еще жива, еще не закончила свое самостоятельное развитие, когда ее авторитет был непререкаем. Отсюда некоторое противоречие: с одной стороны, он отстаивает духовную самостоятельность России, а с другой — апеллирует к Европе как к высшему авторитету, ждет от нее признания, — как будто Россия не может прожить без такого признания. Достоевскому пришлось подыгрывать предрассудкам тогдашней русской образованной публики, которая смотрела на мир и на Россию глазами Европы, а на саму Европу смотрела почтительно, снизу вверх. Это было время до первой мировой войны, до нацизма, до газовых камер, до атомной бомбы, до восстания всего пошлого и пустого, которое мы наблюдаем в нынешней западной культуре. Предрассудок тотального, не только технического, но и нравственного прогресса Европы был тогда всеобщим и непоколебимым, многим казалось, что наступает золотой век мира, прогресса и просвещения. Апокалипсис тогда был не в моде. Тогда, в 70-е годы XIX века, о наступающей деградации Европы, о конце высокой культуры и наступлении нового варварства отваживались говорить лишь немногие гениальные безумцы, вроде Ницше и самого Достоевского. Никто бы тогда не смог даже подумать, что население самой культурной и образованной европейской страны за какие-нибудь несколько лет может превратиться в орду диких кровожадных варваров, свирепости которых позавидовали бы даже Чингисхан и Аттила.

Нам, сегодняшним, в этом смысле гораздо проще, чем Достоевскому: зная о таких метаморфозах и наблюдая своими глазами нынешнее одичание Запада, мы уже не можем сохранять прежний пиетет к Европе и европейской культуре. А с другой стороны, мы гораздо увереннее в себе: мы помним, что наша бедная искалеченная страна могла на равных соревноваться с ними даже в науке и технике, т.е. в том, что считается исконной прерогативой европейцев, — а кое в чем и до сих пор их опережает, после 10 лет развала и стагнации. Что касается духовной культуры, то здесь период усвоения высоких европейских форм закончился еще раньше, в конце прошлого века, началось даже обратное влияние России на Европу: начиная с Толстого и Достоевского и кончая авангардом «серебряного века», который во многом предвосхитил последующий европейский авангард XX века (от музыки, живописи и литературы, до философии и, в лице Бахтина, вплоть до самых рафинированных интеллектуальных изысков последнего времени). Всему принципиально новому, что дала человечеству европейская цивилизация, мы уже научились, — не случайно, что русское сознание с особой легкостью усваивает как раз самые современные технологии, способы действия и культурные формы. Во всем, что касается нетривиального мышления, в изобретении схем и моделей (в разных областях — от науки и техники до военной стратегии и разведки) жители России не уступят никому в мире. А ведь есть еще духовная сила, воля, упорство, нравственный потенциал, которые никуда не исчезли со времен Сталинграда. Что-то важное изменилось в России за последние 100 лет: никогда уже ни один настоящий русский не будет почтительно смотреть европейцам в рот, в наших мозгах навечно отпечаталось, что мы сильнее, умнее, лучше, порядочнее европейцев, что мы, стоит нам только собраться и напрячься, сможем их обогнать в чем угодно, а если нужно, то и дать отпор. И западники нынче совсем другие пошли, они не способны внушать уважение: западники XVIII-XIX века призывали учиться у Европы великому и мудрому, а эти, нынешние, просто быдло, одержимое потреблением и пошлым масскультом. Ничего по-настоящему позитивного и необходимого, кроме отдельных технических новинок, к нам из Европы сегодня не идет и прийти не может. В духовной сфере «Европой» для нас сегодня является не столько нынешняя европейская «пост-культура», сколько наше собственное дореволюционное культурное наследие, относящееся еще к той, старой Европе.

Высокой культуре и духовности у нынешних европейцев поучиться нельзя, здесь они недостойны даже собственных предков. Культурное и духовное развитие Западной Европы завершилось где-то в первой половине века, сегодня она развивается только в области технологии, науки и организации управления. Новое в западном искусстве сводится в основном к совершенствованию технологии зрелищ, в духовной плоскости этому соответствует примитивизация, деградация, оскотинивание. В более элитарных сферах искусства господствует постмодерн, т.е. рефлексия над старым культурным багажом, манипуляция и расчленение прежних культурных форм. Примерно то же самое происходит в сфере философии, религии, серьезного мышления, — оригинальные идеи появляются разве что в области футурологии и научной фантастики, и придумывают их чаще всего американцы. В сфере духовной культуры сегодняшняя американизированная Европа не может быть примером для подражания. Культурные стандарты современного Запада не только чужды России, но и по сути своей античеловечны.

Только прошлое Европы принадлежит нам, — то великое прошлое, от которого сами европейцы позорно отреклись. И это прошлое мы им не отдадим. Сами европейцы уже потеряли творческую нить собственной культуры, они способны воспринимать ее лишь пассивно, с точки зрения архива или музея. У них нет больше живой культуры, у них есть лишь груда культурных памятников. Их настоящее от Европы все больше удаляется в сторону Америки. И только мы способны вдохнуть жизнь в это культурное наследие, превратить в основу для творчества новой культуры. Бах и Шекспир скорее нашли бы общий язык с нынешними русскими, чем с нынешними бесцветными и навсегда умиротворенными европейцами. Здравый смысл и логику настоящей европейской культуры нам понять гораздо легче, чем нынешней духовно оскудевшей экс-Европе, которая, вместе с Америкой, постепенно дрейфует в сторону принципиально неевропейского цивилизационного синтеза, где тон будут задавать культуры доколумбовой Америки и тропической Африки. [*]

Все целиком культурное наследие старой Европы принадлежит нам, а не нынешним трансатлантическим пост-европейцам. Это наше культурное наследие, наше прошлое, наша история, — современные «пост-немцы», «пост-французы», «пост-итальянцы» не имеют к этому никакого отношения. Так же, как современные греки нет имеют отношения к античной языческой Греции, которая по праву наследования принадлежит скорее Европе Ренессанса. Так же, как нынешние арабские обитатели Каира и Александрии не имеют отношения к культуре, построившей пирамиды. Современное население Европы — это что-то вроде сторожей и музейных работников, которые живут в нашей, русской, Франции, в нашей, русской, Германии, в нашей, русской, Италии, в нашей, русской, Византии, которые подметают наши, русские, древние города, охраняют наши, русские, культурные памятники. «У этих популяций более нет души. Поэтому у них больше не может быть собственной истории. В лучшем случае они могут приобрести значение объекта в истории другой культуры, и глубинный смысл этого отношения между ними будет определять исключительно та, чуждая жизнь. На почве этих древних цивилизаций продолжается «историеобразное» действие — «ход событий» не потому, что в них принимает участие сам человек этой почвы, но — потому, что это делают за него другие люди (Шпенглер О. Закат Европы. Т. II. М., 1996). [**]

Прошлое Запада больше ему не принадлежит, оно принадлежит нам. Чтобы сохранить лицо, нынешнему Западу приходится отрекаться даже от собственных корней, даже от тех, кто создал европейскую цивилизацию. Западные мыслители прошлого превратились в безжалостных обвинителей нынешнего Запада: их всех, от авторов Ветхого и Нового Завета до Платона, Аристотеля, итальянских гуманистов, французских просветителей, немецких романтиков и даже американских отцов-основателей современный западный консенсус отторгает и приклеивает ярлык «неполиткорректности». Для каждой из этих фигур найдется повод, чтобы записать ее в «националисты», в «тоталитаристы», во «враги демократии и открытого общества». И дело тут не в конкретных политических убеждениях, а в самом проблеске свободной мысли, на который были способны эти люди. Любой проблеск духовной жизни превращается в обвинительный приговор нынешней брутальности, варварству, культурной деградации. Любой проблеск духовной свободы ставит под сомнение ценности нынешней западной цивилизации, ее одержимость потреблением, деньгами, статусом, опустошение человеческой жизни, которое она вызывает. Любой проблеск интеллекта не оставляет камня на камне от псевдогуманистической риторики, которой нынешний Запад прикрывает свое людоедство. Любой проблеск свободной мысли делает очевидным самоубийственный характер нынешней западной цивилизации, которая сама подрезает собственные корни, сама закрывает собственные источники жизни и влечет человечество к экологическому, культурному и военному Апокалипсису.

Именно духовная и культурная оппозиция западному варварству делает Россию подлинной наследницей великой европейской культуры. В современном мире Россия осталась единственной, последней по-настоящему европейской страной. Только мы, в России, сегодня вправе решать, что есть европейское, а что — неевропейское, что хорошо для Европы, а что — плохо. И меньше всего Россия должна прислушиваться к советам извне, к чужому глазу, к чужим стандартам, которые, как газонокосилка, заведомо обрезают все, что есть в нашей культуре по-настоящему ценного и выдающегося. Россия должна научиться четко различать, что в опыте современной европейской цивилизации собственно европейское, нужное и полезное России, а что в нем — специфически «западное», мертвое, что враждебно нашей цивилизации.

Зная о том, что Европа мертва, мы и к позитивным, на первый взгляд, тенденциям в современной Европе должны относится с крайней осторожностью. Идеи антиамериканской «консервативной революции», питаемые в Европе горсткой интеллектуалов, традиционалистов и новых правых, идеи Эволы, Тириара и т.д. не должны сбивать нас с толку и тем более не должны влиять на наши собственные проекты. Мы находимся в принципиально иной ситуации, чем нынешние экс-европейцы. Нам самим, нашей молодой цивилизации требуется не «консервативная революция», не гальванизация мертвеца, не восстановление ветхого тела, а креативная революция, рождение нового, того, что до времени было спрятано и не проявлено. Нужно понимать, что Западная Европа умерла полностью и окончательно и никакому возрождению не подлежит. Душа Европы принадлежит нам, и больше никому. Европа может возродиться только в новой самобытной России, которая сама станет Новой Европой, которая заменит ее, и уже потом духовно присоединит себе западную часть. При этом западная часть Европы будет играть роль прилежного ученика, а не учителя, как было раньше.

Со стороны всех этих западных панъевропеистов и традиционалистов, сколь бы они не пользовались евразийской риторикой, явно чувствуется запах мертвечины, корыстный взгляд на Россию и на ее богатства. Для них Россия — просто геополитический плацдарм и склад ресурсов, — собственно Россия, уникальная российская цивилизация ими игнорируется. «Между Исландией и Владивостоком мы можем объединить 800 миллионов человек … и найти в недрах Сибири все необходимое для удовлетворения наших энергетических и стратегических потребностей, — пишет Тириар в работе «Европа до Владивостока». — Я утверждаю, что с экономической точки зрения Сибирь является провинцией Европейской империи, наиболее необходимой для ее жизнеспособности». А мы утверждаем, что Сибирь — это место рождения новой великой цивилизации, что ресурсы Сибири предназначены для Сибири и для того нового, что здесь возникнет, а вовсе не для того, чтобы вливать свежую кровь в мертвое тело Западной Европы, которая ни на что уже не способна.

Разве могут нынешние европейцы всерьез относиться к российской самобытности? Слившись с Европой, мы не смогли бы преодолеть старческий дух пост-европейской культуры и похоронили бы навсегда те бесконечные возможности и задатки, которые скрывает в себе юная российская цивилизация. Она будет убита в зародыше, подобно тому, как были уничтожены доколумбовы цивилизации Америки. Мысль об «объединении с Европой», с этой кучей трупных червей, нужно считать признаком душевного нездоровья. Есть такие мелкие хищные зверьки-хорьки, которые поедают яйца птиц, — вот это и случилось бы с Россией, если бы она слилась с Западной Европой. Сибирь — это место уникального культурного синтеза, это кладка яиц разных экзотических птиц, которые ждут момента, чтобы вылупиться, и сюда хотят пробраться западные хорьки, чтобы все сожрать, чтобы высосать ресурсы на поддержание своей затхлой вымирающей цивилизации. За всеми идеями о «возрождении» Европы, о «консервативной революции» в Европе прячется бледный вурдалак, который судорожно лезет из могилы в поисках свежей крови. И по Эволе, и по Тириару плачет осиновый кол.

«Возрождать» нынешнюю Европу — это такой же абсурд, как возрождать античную Грецию или средневековую Византию, — все три цивилизации давно принадлежат истории. Западная Европа умерла и освободила место для развития, с одной стороны, неевропейской и антиевропейской американской цивилизации, с другой стороны — новой, четвертой, российской Европы. Отныне есть только одна Европа — русская Европа от Минска до Сахалина, строительная площадка новой цивилизации. У нынешних европейцев есть только две возможности: либо включиться в строительство молодой Америки, либо, если они хотят принадлежать к великой европейской идее в ее новой, четвертой инкарнации, — смиренно приползти на коленях к нам в Россию, в Сибирь, чтобы служить тут у нас на посылках. А нашим русским «европейцам» нужно понять наконец, что никакой другой, «внешней Европы» больше нет, а есть только та новая Европа, которая рождается нашей российской душе.

ПРИМЕЧАНИЯ

[*] Вовсе не случайность, например, что наш Бахтин открыл европейцам глаза на целый пласт их же собственной старинной культуры, о существовании которого они даже не подозревали.

[**] Именно такому отношению к Европе учил Достоевский: «Я хочу в Европу съездить, и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними» («Братья Карамазовы»).