Вадим Бакусев
Личность или закон
Рассуждая об исторических судьбах народа, можно и нужно говорить об их исходном пункте и цели, о перипетиях и подводных камнях на пути народа, закономерностях этого пути и многих других важных темах, но без одной вещи никак нельзя обойтись. Это понимание основного свойства русской души, принципа жизни, который она инстинктивно выбрала в самом начале своего существования и, вероятно, будет упорно держаться его, пока жива как русская душа.
Принцип этот, как ни странно и ни парадоксально, — личность (для удобства понимания я буду пользоваться этим словом в общепринятом значении естественной, стихийной, не культивированной личности). «Какая дикая чушь!» — презрительно пожмет плечами образованный читатель. «Где автор видел в России личность? Личность здесь всю историю подавлялась, притеснялась и выводилась на корню деспотами, зато процветали община и коллектив вообще, которые не допускали личность к жизни со своей стороны», — станет он затем повторять мнение, частично основанное на недоразумении, а именно на подмене личности индивидом. Видимо, он склонен к такой путанице по своей природе — однако не следует путать принцип личности, о котором речь пойдет ниже, с «либеральным» индивидуализмом, основанным на компенсации «хамовым племенем» своего торгашеского ничтожества повышенным чувством собственной важности. Но в чем-то такой читатель все равно будет, безусловно, прав. Не прав он будет, однако, если презрительно отвернется от этих строк, посчитав, что дальше читать не стоит.
Начнем с самого простого и очевидного. Если что-то подавлялось, притеснялось и выводилось на корню, значит, оно, это что-то, уже существовало, верно? И разве сам поспоривший со мной высокообразованный читатель станет отрицать, что он как представитель целой общественной прослойки, не буду говорить какой, вероятнее всего, — хотя бы формально личность? И разве Россия смогла бы стать неоспоримо великой державой дважды, при царях и при большевиках, если бы ее величие не обеспечивалось творчеством всякого рода, носителем которого и выступает личность? Она порождает личность своими свежими, горячими недрами, которые, правда, заодно порождают еще больше своих грязных отходов, ядовитой пены, постоянно и спонтанно, хотя и нечасто, там и сям, то есть не только в образованных слоях общества, несмотря на то, что та подавляется, притесняется, выводится на корню и не допускается к жизни, несмотря на то, что «это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние» (Пушкин — Чаадаеву, 1836). Но оставим этот спор, потому что дело куда глубже, чем кажется в его рамках.
Большая часть русского народа и впрямь обходится без личности, а встретив даже намек на нее в своей среде, презирает ее как нечто непонятное и чуждое. И тут мой оппонент прав: личность действительно подавляется, притесняется и выводится на корню в народной массе. Но поглядим на общественную жизнь русских, в которой со времен Пушкина почти ничего не изменилось (под всем тем, что так или иначе подвергается отрицанию, он имел в виду в приведенной цитате признаки и проявления именно личности).
Как много в ней «личностей» всякого рода! Эти «личности» — воплощенные центры силы общественной жизни, большие и малые, от которых зависит отдельный человек, начиная от сантехников и заканчивая руководителями всей страны, царями, генсеками и президентами. Здесь царит настоящий буйный культ «личностей», естественным образом влекущий за собой аномию! Их боготворят или проклинают, но неизменно относятся к ним не как к общественным функциям, а как к конкретным людям, чьи желания и намерения стараются угадать, чтобы в том или другом виде получить выгоду — как минимум выжить. Да и сами «личности» воспринимают себя так же — как безраздельных суверенов в той сфере, которой управляют, суверенов, имеющих полное право на любой каприз. Другая сторона того же самого на деле плачевного явления выражена известным лозунгом «кадры решают всё». Перед укоренившейся в жизни русской «личностью» оказались бессильны даже большевики и, хотя Сталин попытался, приняв такого рода «личность» как нерушимую данность, обратить ее на пользу нового общества, она так и осталась все той же нерушимой данностью.
Выходит, русские отрицают и затаптывают личность, но… в то же самое время уважают ее и даже часто боготворят, по меньшей мере строят на ней свою социальную жизнь. Как объяснить эту антиномию? Очевидно, бессознательной проекцией: а это значит, что личность, самый принцип личности есть важный, если не важнейший бессознательный уклон русской души. Ему уже в бессознательных глубинах души противостоит, а в глубинах русской души значительно уступает, принцип порядка, или закона, гласящий, что жизнь должна идти согласно правилам и законам, на которые никто (то есть любая личность) не должен влиять. Она должна идти автоматически, а законы, создающие этот автоматизм, должны быть установлены обществом в виде желательно «демократического большинства» (то есть опять-таки не личности), и желательно же — раз и навсегда.
Эта антиномия очень древняя, и разные народы разрешали ее по-разному. Например, древние евреи тоже занимались проекцией личности — своей коллективной народной личности — на воображаемый горизонт своей истории, а именно на фигуру Яхве. Только он один и был у них личностью, абсолютной во всех смыслах, а жизнь управлялась его законами. Известно, что ветхозаветные евреи (как и другие древние народы) избегали переписей населения и точного определения числа душ вообще: это, по их мнению, навлечет проклятье Яхве, ибо является только его прерогативой. Все высшее, все отношения с трансцендентным, устанавливались словом, качественной, а не количественной определенностью — магическим заклинанием или молитвой:
…Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.
Слово здесь, в одноименном стихотворении Николая Гумилева, — аналог личности, а число («оттенки смысла» — значит смыслов низкой жизни) — закона. Западноевропейские народы уже со времен античности выбрали именно путь числа, закона, «матрицы», попытки автоматически-безличного управления жизнью, и закончили разрушительным нигилизмом — полным истреблением всего человеческого в человеке.
«Решение» антиномии личности и закона на русской почве выглядит (у Пушкина — но затрудняюсь привести точное место; кажется, в его письмах) так: суровость закона смягчается только единоличной волей самодержца, который, один стоя над законом, может в виде исключения его отменить, а именно помиловать приговоренного законом преступника. Россия жила и во многом до сих пор живет по этой же самой формуле, только в ее очень расширительном толковании, касающемся не столько помилования преступников, сколько жизни вообще. Что касается царя, тот стоял над законом по закону же, правда, учрежденному им самим: он мог миловать лишь на определенных основаниях; именно его «милость к падшим» призывал поэт в стихотворении «Пророк». Царь как автономная, то есть дающая себе закон сама, инстанция был одним из символов русского народа.
Понятно, что у этого бессознательного проецирования личности, подобного первобытному анимизму, есть совершенно очевидные темные стороны: во-первых, культ личности, в отправлении которого та наделяется огромной энергией за счет отправляющего культ источника проекции, то есть народной души, и, во-вторых, социальное зло коррупции, несущей страдания самому народу. Есть ли в нем и что-то светлое, обнадеживающее?
Но ведь все высокие стороны русской души — честь и честность, жертвенность, великодушие, незлопамятство, простодушное бескорыстие и т. д. — питаются энергиями все того же бессознательного комплекса личности! Наконец, самое прекрасное из всех качеств русского человека — внутренняя свобода, принципиальная «дионисийская» недоопределенность, выход из ряда вон на простор, свобода, там и сям порождающая самобытные характеры и замечательные достижения, — неужели это не спонтанное проявление личности? В представлении иностранного поэта, смолоду тяготевшего к России, Р. М. Рильке, эта внутренняя свобода и есть ее сущность:
Ты‚ что слушать учил тварей в лесу‚ –
что примешь‚ Господь‚ в дар от меня?
Память мою я тебе принесу
о русском закате – образ коня.
Уйдя из села‚ прянул сивка во тьму‚
выдранный кол волоча‚
чтоб ночью в лугах бродить одному;
как‚ от пота его горяча‚
грива хлестала по шее все вновь
галопу сбитому в такт!
Как била волной конская кровь!
Этот – чуял простор‚ еще как!
Он пел и он слушал – круг твоих слов
в нем замкнулся. Вот дар мой – готов.
Это 20-й сонет из первой части «Сонетов к Орфею» (1922); «Господь» здесь — Орфей как ипостась Диониса Загрея, «хозяин» поэта, который приносит тому в дар самое дорогое, чем располагает. Кстати, о национальных символах: для рафинированного Рильке, дважды побывавшего в России (1899 и 1900), ее символ, как явствует из стихотворения, — именно благородный конь, а не брутальный медведь с его известной «медвежьей болезнью», полгода проводящий в спячке; то есть внутренняя свобода, а не грубая, тупая сила: мощный простодушный трудяга и честный воин, любящий иной раз вырваться на простор, чтобы побыть одному, а не неуклюжий лесной хищник, в состоянии неволи веселящий самую невзыскательную публику глупыми выходками. Не стоит ли и самой России переосмыслить свою символику и соответственно изменить свой образ — не в пику загранице, с удовольствием смеющейся над «русским медведем», а, как и подобает, в качестве самодовлеющего бытия?
Впрочем, так или иначе, в той или иной степени правдивы, близки к жизни оба животных символа русской души, которая теперь может выбирать между ними, но оба все равно явно свидетельствуют о ее преимущественно бессознательном состоянии, хотя давно одомашненный конь куда ближе к «человеку», то есть к пробуждению, к сознанию. Увы, на собственно человеческий символ, символ осмысленного труда, предложенный некогда большевиками, у нее не хватило сил. По-моему, лучшим символом, нацеленным на будущее, когда-нибудь мог бы стать тот, что связан с космосом.
Сейчас, в условиях дефицита реальной личности, Россия питается из бессознательного источника принципа личности как «незнакомой земле дали». Пока что русская душа еще только медленно и мучительно приближается к своему пробуждению, и когда оно наконец наступит, надо, чтобы она полностью осознала себя как самодовлеющую, свободную личность, то есть принцип более высокого, чем слепой автоматизм европейской матрицы, закона и порядка, но надо и чтобы она сумела при этом уравновесить свою свободу внутренним, хорошо осмысленным законом самодисциплины.
Февраль 2020