Культурный код цивилизаций

Сергей Переслегин

О понятии «культурный код» [1]

Говорить о культурных кодах трудно. С одной стороны, странно доказывать вполне очевидную мысль, что существует понятие национального характера и этот характер определяется особенностями языка, географией и историей народа. Все содержательное по этому поводу было высказано Н. Данилевским ещё в середине XIX столетия («Россия и Европа», 1869 г.). С другой стороны, тема культурных кодов политически и идеологически ангажирована, и любое выступление на эту тему автоматически причисляет тебя если не «к славянофилам» или «западникам», то к «империалистам» или «либералам».

Культурный код — это алгоритмы действия в различных ситуациях, прежде всего, критических, то есть угрожающих жизни, здоровью, социальному статусу. Эти алгоритмы формируются на определённой территории среди некоторой социальной группы и императивно вменяются этой группе. Их можно рассматривать как компоненты вектора, заданного в некотором линейном пространстве социальных характеристик (Д. Сапегин).

Алгоритмы, определяющие поведенческий выбор, могут быть также описаны в виде набора многомерных гетерархических деревьев. Контекстно зависимых, образующих ситуационные иерархии (Д. Золотарёв). Допустимо представить их в виде Сети Петри, то есть они являются динамической дискретной системой, допускающей математическую формализацию (М. Макстенек, Д. Золотарёв).

«Логика посчитать КК изначально казалась не сложной. Есть аналог — онтологические словари для Искусственного интеллекта. Вместо «смысловых сущностей» ставим на узлы «ситуации», на ветки — «поступки» и выстраиваем иерархию, присущую той или иной культуре, носителями которой являются нации или народности.

Для автоматизации сборки Кодификатора Культуры Поступков, как думалось, можно было использовать большие массивы данных и контекстный смысловой анализ в формате: ситуация — действие — моральная оценка с позиции носителей Культуры.

На всём евроатлантическом пространстве устойчиво диагностируются лишь четыре различных культурных кода. Три из них носят глобальный характер. Это — англосаксонский, иудейский (талмудический) и российский КК. На локальном уровне диагностируется католический культурный код в несколько различающихся версиях Ватикана, Италии и Испании.

Немецкий КК прекратил своё существование в середине ХХ века, хотя, возможно, какие‑то его элементы остались на территориях Германии и Австрии и при определённых обстоятельствах ещё могут проявиться. Но могут и не проявиться. Французский КК чётко наблюдался до конца ХХ столетия, воплощаясь в таких знаковых фигурах, как Ш. де Голль, Ж. Помпиду, Ж. Ширак. Затем Франция вступила в эпоху смены приоритетов, и представляется, что сейчас её национальная уникальность если не утрачена полностью, то осталась на отдельных территориях (Нормандия, Бретань, Прованс). Польша смогла сохранить свой КК на протяжении столетий русской, германской, австрийской, советской оккупации — и без возражений утратила его в эпоху глобализации.

Что касается остальных цивилизаций, то индийская заперта на своём субконтиненте, что заставляет её ограничиться единственным культурным кодом. Китайская цивилизация сохранила на сегодняшний день три основные формы КК — ханьскую, корейскую и японскую. Исламская цивилизации имеет суннитские и шиитские КК, кроме того, в отдельный код выделяется Иран/Персия.

И, кажется, это всё пространство КК, сохранившихся в условиях глобализации.

Русский культурный код

Поскольку культурный код изменчив, его трудно корректно описать. Как правило, русский КК сводят к некоторому набору слов (тэгов) вроде «богоизбранности», «беловодья» и т.п. В этом есть определённая содержательность — и очень много случайности.

По П. Чаадаеву, Н. Данилевскому, А. Столярову, русский культурный код географически детерминирован. Среда, в которой формировался русский архетип, отличается следующими особенностями:

• Короткое лето/холодный климат.

• Бедные (плохие) почвы.

• Огромные расстояния, бедность дорожной сети.

• Низкая плотность населения.

К географическим, вернее, геополитическим особенностям следует добавить исторические. Прежде всего, это — двухфазное враждебное окружение: русский этнос формировался как под давлением развитых европейских культур Запада (отчасти и Севера, имея в виду скандинавский мир-культуру), так и в условиях непрерывного воздействия пассионарных выплесков Великой Степи, то есть кочевых культур, относящихся к ранней традиционной фазе. Соответственно, Русь попадала в зависимость, угрожающую либо существованию государства и культуры (польское иго Смутного времени, англо-саксонское иго в конце ХХ — начале XXI столетия), либо физическому существованию народа (монгольское иго). Однако, и напротив, в другие эпохи она распространяла своё влияние на территории Северо-Восточной Евроазиатской пустоши, Великой Степи, Восточной Европы.

Географические условия и стратегическое окружение превратили Россию в предельный пример Х-системы по С. Малкову (строго говоря, даже ХХ-системы).

С. Малков делит этносы на два основных класса. Для Х-систем характерны суровые природные условия, недостаток природных ресурсов и, как следствие, низкий прибавочный продукт. Y-системы, напротив, развиваются в благоприятной природной и социальной среде. В Y-системах индивидуальное хозяйство может выжить, а проигравший в конкурентной борьбе получает «второй шанс». В Х-системах внутренняя конкуренция приводит к напрасной трате ресурсов (которых и так категорически не хватает) и, следовательно, генерирует риски.

Можно сказать и по‑другому: Y-системы тяготеют к экономике, то есть к производству товаров, которые обмениваются/продаются на рынках. Х-системы естественным образом приходят к хозяйствованию — производству продуктов, которые потребляются на территории.

Добавим, что у русского этноса и русского государства отсутствуют естественные границы (типа французской формулы «Рейн — Альпы — Пиренеи; итальянской — «Альпы — морское побережье», германской — «Рейн — Висла» и т.д.). Русская западная граница формировалась в условиях постоянных конфликтов со странами Запада, что создала три «речных» линии равновесия: «Западная Двина — Днепр», знаменующую предельное отступление России на восток, «Висла — Сан», вокруг которой развёртывалось политическое и военное противостояние в XVIII— XX веках, наконец, «Одер — Нейсе», маркирующую предельное продвижение России на Запад. В отличие от большинства стран европейских, Россия ещё на уровне Высокого Средневековья озаботилась арктической периферией евроазиатского суперконтинента. До ХХ столетия включительно эти территории никого больше особенно не интересовали, сейчас, однако, положение изменилось, и претензии России на «всю Арктику» и даже на «полярные владения СССР» воспринимаются Западом как акт агрессии. Южная граница России формировалась в условиях геополитического многовекового конфликта с Турцией и векового конфликта с Великобританией. Лишь в отношении восточной границы — Амур и Тихий океан — можно в какой‑то мере сказать, что она является «естественной».

При всей важности историкогеографических и геополитических факторов национальный архетип определяют не только они.

Особое влияние на русский культурный код оказал язык.

Русский язык, во‑первых, относится к индо-европейской языковой группе, для которой характерна лёгкость заимствования иностранных слов, вплоть до их включения в ядро своего языка. Далее, язык — достаточно древний, сложный, богатый, способный выражать самые тонкие оттенки мысли. Это, однако, не уникально и в той или иной степени относится ко всем европейским языкам.

А вот что является отличительным признаком, так это ширина семантического спектра (по В. Налимову в его «Спонтанности сознания»). Можно воспринимать данное свойство как богатство синонимического ряда… или как смысловую и содержательную нечёткость, расплывчатость… или как встроенную неопределённость. Это делает язык (и говорящую на нём нацию) очень креативным — язык позволяет соединять несоединимое, но и во всех смыслах этого слова крайне «недисциплинированным». Причём речь здесь идёт об отсутствии дисциплины мышления. Утверждают, что английский язык позволяет передать команду без явных искажений через шесть структурных уровней, а русский — только через три.

Кроме того, в современном русском языке отсутствует различение «перфектных» и «континиусных» глагольных конструкций. Это приводит к «незавершённости» мышления, а вместе с ним — к незавершённости истории, государственного строительства, проектной деятельности. Даже просто — к «долгострою» и «недострою». К превалированию «процесса» над результатом.

Перечисленные детерминанты привели к ряду особенностей русского этноса, которые нашли отражение в национальном культурном коде (см. таблицу 1).

Короткое лето при длинной и холодной зиме привело к поляризации труда. Именно для России характерна крестьянская поговорка «День год кормит». В этих условиях возникает общество, способное на короткое сверхусилие. Данная особенность, сформировавшаяся в сугубо крестьянской стране, распространилась впоследствии на военное дело и на все индустриальные формы деятельности. До сегодняшнего дня россияне очень естественно чувствуют себя в проектных ритмах, где чётко определён Deadline, к моменту которого работа должна быть обязательно закончена.

Способность к короткому сверхусилию находится в основании русских архетипов, которых А. Столяров выделяет три:

• Бытийный максимализм/антиномичность, героический типаж, героический тип культуры.

• Сверхценность государства в версии самодержавия.

• Национальный универсализм

С культурной точки зрения — это стремление «играть по предельным ставкам»: в жизни, в работе, в мышлении. Предполагает не только жертвенность (жизнь — самая предельная личная ставка из всех возможных), но и превалирование нематериальных ценностей над потреблением. Это, в свою очередь, приводит к глубокой и истинной религиозности — от православия до советского зиротеизма, когда требовалось достойно прожить жизнь (и, очень может быть, добровольно её отдать), не рассчитывая на посмертное воздаяние и не страшась гнева Небес.

Конечно, при наступлении социального кризиса российская трансценденция редуцировалась до уровня идеологии — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Бытовой максимализм в сочетании с необъятностью и пустотой русских просторов сформировали паттерн народа-первопроходца. Действительно, роль России в исследовании арктических территорий трудно преувеличить. В своём историческом развитии данный паттерн породил русский космизм и, в конечном итоге, ноосферную модель развития цивилизации В. Вернадского — И. Ефремова, последнюю значимую социальную концепцию, созданную в русском языке.

Здесь, однако, необходимо подчеркнуть, что те же особенности культурного кода, которые позволили России исследовать территории, затруднили освоение этих территорий. Запад за пятьдесят лет проходит такт развития «пионеры — фронтирьеры — обыватели», Россия застревает на пионерской стадии на многие десятилетия и, может быть, вовсе из неё не выходит.

С политической точки зрения национальный архетип выделяет жёстко централизованное государство. В таком государстве личные политические свободы не только отсутствуют, но даже не воспринимаются как ценность.

Заметим здесь, что различие культурных кодов состоит, прежде всего, в апофатике ценностей: КК фиксирует, что на данной территории ценностью не считается — в отличие, может быть, от каких‑то других земель.

Централизация, самодержавие, отсутствие политических свобод на Западе однозначно воспринимается как рабское состояние общества, отсталость в развитии. Но, конечно, всё не так просто.

Русский культурный код не воспринимает свободу как политические права, законы, выборную демократию и т.д. Для него свобода — это воля. Вспомним, что среди географических детерминант культурного кода — не только короткое лето, но и необъятность земель, простор при отсутствии дорог. Это с очевидностью приводит, вернее, ранее приводило, к лёгкой возможности уйти от власти тем, кому её гнет кажется нестерпимым. И делать на новых землях всё, что заблагорассудится. (От слова «благо».)

Причём сплошь и рядом оказывается, что «беглые», претерпев не совсем понятную метаморфозу, вдруг становятся конкистадорами и проводниками российской государственности на диких землях. Ермак Тимофеевич — наиболее яркий, но не единственный тому пример.

И вот здесь выясняется, что русский культурный код ценит не свободу-freedom/liberty (которая, по Энгельсу, «осознанная необходимость», то есть, в конечном итоге, непререкаемая власть Закона), а волю. Воля — это никоим образом не закон. Это — произвол.

На Руси и в России легитимность власти оценивается не по династическому признаку, не по позиции элиты и, тем более, не по результатам всенародного волеизъявления. Для российской власти важна только успешность, и прежде всего, военная успешность. Иными словами, народ полностью передаёт себя в руки власти, но в ответ власть обязана любой ценой и невзирая ни на какие объективные обстоятельства обеспечить внятный осязаемый успех — победу в войне, присоединение территорий, на крайний случай — реализацию какого‑то уникального и масштабного проекта, вызывающего всеобщее восхищение и зависть. Если Власть не выполняет этих своих обязанностей, её свергают, и В. Ленин был совершенно прав, говоря о «монархии, ограниченной цареубийством». Другими словами, в России власть находится в такой же абсолютной зависимости от народа, как и народ от власти. Это делает русский национальный характер одновременно и предельно несвободным, и предельно свободным (пресловутая антиномичность). Если Людовик XIV мог с некоторым основанием сказать: «Государство — это я», то русский народ всей своей историей говорит: «Государство — это мы».

Среди всего прочего это национальное качество привело к созданию устойчивой пехоты, причём стойкостью, доходящей до полного пренебрежения к потерям, отличалось также и ополчение. Здесь, конечно, свою роль сыграла и русская история — во времена монгольского ига нередко возникала ситуация, когда воинство обязано было погибнуть до последнего человека, чтобы дать возможность спастись хотя бы детям.

С социальной точки зрения русские архетипы привели к поляризации общества, в котором исторически почти нет среднего класса. И вновь мы сталкиваемся с амбивалентностью: русское общество резко социально поляризовано и при этом весьма подвижно, пронизано социальными лифтами, идущими как вверх, так и вниз.

Здесь интересным примером являются «Три богатыря» Васнецова и русские баллады. Вряд ли в западноевропейском обществе возможна архетипическая триада, состоящая из рыцаря Добрыни Никитича (строго говоря, он даже не просто рыцарь, а «боярский сын», представитель высшей аристократии, по аналогии с Европой — граф), Алёши Поповича из духовенства и крестьянина Ильи Муромца, который, заметим, в этой группе является лидером и командиром.

Другой важной особенностью русского социума является его общинная структура. Крестьянская община восходит к глубокой древности. Первоначально общинность была условием выживания в среде, свойства которой варьировались от «неблагоприятной» до «враждебной». Далее она поддерживалась властью, поскольку позволяла повысить собираемость налога во всех его формах, начиная с оброка. В конце концов общинность стала форматом существования, ценностью.

В советское время община приняла форму домена. Домен — это совокупность людей, идущих по жизни вместе. От клана его отличает отсутствие родственных связей и вообще единого связующего механизма. Для каждой пары людей, входящих в домен, общность можно определить, но она оказывается везде разной, общее правило отсутствует. Кто‑то вместе учился. Кто‑то вместе работал. Кто‑то случайно познакомился в отпуске или на конвенте. И так далее.

Домен построен на доверии.

Эта структура, как правило, имеет лидера, но, во‑первых, он совершенно неформален (и часто даже сам не знает, что является лидером и руководит доменом), во‑вторых, лидеров в домене может быть несколько — и даже все, входящие в данный домен, в‑третьих, «по умолчанию», любой может принять решение, обязательное для всего домена. То есть он, конечно, принимает решение для себя, но, если это решение отвечает национальному культурному коду и принятой в домене этике, остальные последуют за ним. «Домен своих не бросает».

Численность домена не очень велика, как правило, от 10 до 20 человек. Его социальное влияние огромно — и речь идёт даже не о том, что домен задаёт коллективистские паттерны поведения. Просто доменная структура резко повышает характерную тактовую частоту социальных процессов. Грубо говоря, для единства действий социальной группы в той или иной ситуации нужно договариваться не всем, а лишь лидерам доменов. Заметим здесь, что коррупция в России — это не только и не столько взятки, сколько «горизонтальная» передача информации, а иногда и руководящих распоряжений вне официальной системы иерархии — через механизм домена.

Доменная структура приводит к личности, персональности социального действия в России. «В рамках особенностей Русской Цивилизации все успешные глобальные проекты выполняют не «структуры и процессы», как это делается у англосаксов, когда сначала формируются цели, процессы и структуры, а уже потом под них подбираются «люди с заданными свойствами», а в обратной последовательности: «подобранные люди-единомышленники под идеи» формируют структуры и процессы. Идеи личного обогащения — не исключение» (Д. Золотарёв).

Наконец, универсализм русской нации проявляется в распространении языковых форм идентичности: русский — тот, кто говорит по‑русски. Затем — в самом определении идентичности, которая никогда не идёт от нации и национального. Это приводит сначала к концепции Национальной Вселенной, а затем — к ноосферной модели, которая уже упоминалась выше.

Общая схема русского культурного кода в первом приближении имеет вид, изображённый на графиках 1 и 2.

Особенности русского культурного кода породили три последовательных сценария, которые реализовывали Русь — Россия — СССР.

В сюжете «Василий Буслаев» главным действующим лицом является купец-и-воин, социальная структура представлена ватагой, базовая ценность, которую декларирует культурный код, — справедливость. В эпоху Ивана III сформировался сюжет «Святая Русь», где базовая ценность — благодать, а героем является священник-и-воин. Наконец, при Петре I формируется сюжет «Окно в Европу», где героем оказывается воин-моряк-исследователь, а базовой ценностью становится единство — государь/государство/народ/земля. Оба современных российских сценария — и «СССР-2», и «Византия» — вытекают из логики реализации «Окна в Европу», то есть они имеют общие корни и, следовательно, совместны.

Феномен «изгоя»

Важным и интересным отличием русского культурного кода, например, от англосаксонского, является общественный интерес к фигуре «изгоя». Изгой, разумеется, находится вне общества, соответственно, он герой (даже в древнегреческом смысле этого слова), и поэтому представляет интерес для любой национальной литературы.

В японском культурном коде «изгой» — это «ронин», отверженный, обречённый на поражение и героическую, но совершенно бессмысленную гибель. В американском и английском — изгой противопоставляет себя обществу и побеждает его. Он — индивидуалист, Победитель, «волк Уолл-стрит», человек, стоящий над общественной моралью и преодолевающий её[4] .

Что же касается России, «изгой» — это, скорее, картина мира, чем позиция. Он отличается от других онтологически и поэтому находится в ином пространстве, нежели остальные. Он не может победить уже потому, что победа — социальна, «изгой» же находится вне социума. Но по той же причине он не может проиграть. Он меняет мир тем, что оказывается вне игры интересов, амбиций, эмоций.

«Изгой» не выигрывает и не проигрывает. Он приходит и уходит. Между «изгоем» и остальными не соперничество и вражда, а онтологическое напряжение, которое легко почувствовать, но невозможно описать. Он — «иной», «другой». На этом онтологическом напряжении рождаются инновации, изменяется культура, может случиться катарсис.

В русской литературе феномен «изгоя» описан в «Горе от ума» А. Грибоедова, «Отцах и детях» И. Тургенева, «Идиоте» Ф. Достоевского, «Чучеле» В. Железникова. Сама Россия/СССР в разные периоды своего существования более или менее успешно играла роль «изгоя» по отношению к мировому сообществу.

Сверхценности культурных кодов

Каждый культурный код (по крайней мере, каждый выживший) имеет свою уникальность, обозначающую даже не «сверхценность», а, скорее, «сверхспособность» носителей этого кода. Для англосаксов такой уникальностью является универсальность. Они не просто полагают свой код единственно возможным для цивилизованных сообществ, они сумели убедить в этом многие другие нации. Соответственно, их ценности стали «общечеловеческими», что позволило сначала Великобритании, а затем США построить глобальный мир и извлечь для себя выгоду из процесса глобализации, между прочим, уничтожив в ходе этого процесса почти все конкурирующие культурные коды.

Англосаксонский код даёт власть над миром.

Иудейский культурный код позволяет работать с очень длинными временами и сложнейшими знаковыми системами. Он обеспечивает выживание рассеянной по всему земному шару нации, включая сохранение языка и культуры. Позволяет преодолевать любые катастрофы — национальные, цивилизационные, фазовые. Стимулирует к созданию сложнейших научных, теологических и философских концепций. Наконец, даёт возможность проникнуть в элитарные слои других народов, заняв там управляющие позиции.

Иудейский код даёт власть над временем.

Что же касается России, то сверхспособностью её является паттерн народа-первопроходца. Отсюда — тяготение России к созданию империй. Причём речь идёт о хозяйственных империях, которые, с одной стороны, представляют собой форму коммуникации несводимых друг с другом культур (по Аристотелю), а с другой — объединение человеческих усилий с целью превращения Окраины, Пустоши в цивилизованную Ойкумену. Россия — это включение в мировую экономику и историю гигантских территорий Северо-Восточной Евразии. Огромные размеры территории и слабая транспортная связность превращают Россию в своеобразный «архипелаг», разбросанный по тундре и просторам Великой Степи.

Этот архипелаг достиг географических пределов своего развития. Для экспансии, для ухода за горизонт остались Антарктида и Космос. Отсюда и русский космизм, и ноосферная модель.

Русский код даёт власть над пространством, в том числе — космическим [5].

Кризис российского культурного кода

Как уже говорилось, пространство культурных кодов по мере движения истории неуклонно сокращалось. Особенно интенсивно это происходило в эпоху глобализации. Хотя русский КК и оказался одним из всего трёх выживших кодов евроатлантической цивилизации, он находится в глубоком кризисе и, возможно, моё поколение (1960‑е годы рождения) является последним его носителем.

Первый удар по русскому культурному коду нанесла Первая мировая война. И дело даже не в том, что война была проиграна. Гораздо хуже было то, что «военная империя, увешанная медалями в память проведённых ею десятков войн, [оказалась] к войне неспособна».

России фантастически повезло — или её как раз спас тот элемент культурного кода, который ограничивает монархию через цареубийство — что она вышла из войны хотя и не победителем, но и не проигравшим. Пролетарская революция дала нации право гордиться новым и небывалым социальным проектом. К тому же следующая война с Германией хотя и стоила неисчислимых жертв, но победоносно закончилась в Берлине.

Россия стала сверхдержавой и вышла в Космос.

И здесь по культурному коду был нанесён второй удар. Поражение в «лунной гонке». И полная неспособность руководства — советского, потом российского — найти способ содержательно продолжить программу освоения космического пространства. В конце концов дошло до того, что «Роскосмос» превратился в посмешище цивилизованного мира. И возможности для экспансии, для власти над пространством оказались подорванными.

Третий удар — 1990‑е годы. И дело даже не в поражении, не в утрате статуса сверхдержавы, не в новом «иге», на сей раз англосаксонском. Дело — в культе потребления, богатства, индивидуализма. В 1990‑е годы российское телевидение предприняло попытку разрушить доменную структуру общества. Это не удалось, но усилия в этом направлении не прекращаются. По мнению американцев, да и российской правящей элиты, общество должно быть максимально разобщено и атомизировано. А домен — сложная и «продвинутая» форма со-организации.

2020 год — четвёртый удар. Инфодемия и самоизоляция. Удалёнка. Новый и сильнейший лом доменам и российскому культурному коду, фиксирующий «волю», по крайней мере, как свободу передвижения и выбора образа жизни и деятельности. Часть российских доменных структур справились с этим, но впереди — зима и очень вероятная вторая «самоизоляция».

В целом то, что происходит сейчас с Россией, может быть охарактеризовано как попытка национального самоубийства. Или очередной неявный намёк Истории, мол, «звучит как вызов». А вызовы мы, русские, любим.

Примечания:

1— Тема культурного кода, в том числе, национального (русского) и регионального КК, подробно рассматривалась на ежегодных Стратегических сессиях «Усть-Качка», г. Пермь. В данной статье использованы материалы докладов Д. Золотарёва, М. Макстенека, А. Столярова, Д. Сапегина, а также результаты групповой работы на семинаре 2018 года.

2 — «Архетип есть константа национального самосознания, фиксируемая и воспроизводимая культурой» (А. Столяров). Здесь «Культура представляет собой способ сохранения цивилизационной сложности прошлого, предложение цивилизационной сложности будущего, а также способ доведения до населения принятых поведенческих стандартов» (Д. Золотарёв).

3 — Цивилизации могут быть заданы на схеме мыследеятельности Г. П. Щедровицкого. Для евроатлантической цивилизации характерно соединение мышления и коммуникации в Логос и противопоставление Логоса деятельности. Для китайской — выделение слоя письменной
коммуникации в отдельную управляющую позицию при соединении мышления и деятельности в сознательный труд. Индийская цивилизация выделяет в отдельный управляющий слой мышление, которым владеют брахманы, являющиеся высшей варной. Арабская цивилизация, как и евроатлантическая, представляет собой культуру Логоса, хотя и организованного иначе, нежели в европейском мышлении. Поэтому статус арабской культуры как отдельной цивилизации иногда подвергают сомнению (по материалам А. В. Парибка).

4 — В самой сильной форме это выражено, наверное, у Айн Рэнд, но подобные фигуры можно найти и у Д. Лондона, и у Т. Драйзера, и у ряда других авторов.

5 — Я не буду пытаться определить уникальности культурных кодов этносов, принадлежащих другим цивилизациям. Для Китая это, скорее всего, власть над формами организованности, деятельности, производства. Для Японии — эстетика. Для Индии — управление форматами
мышления. КК Кореи или Персии практически не проявлены в современном мире, они носят сугубо локальный характер.