но больше о безответственности
Вадим Бакусев
Об исторической ответственности пишут и говорят куда как часто, априорно и молча понимая под ответственностью в общем то же, что понимают под ней уголовный и административный кодексы, а именно вину, установленное судом состояние виновности, то есть юридическую ответственность. В большинстве случаев пишущие и говорящие бывают правы, потому что речь у них идет о конкретных случаях масштабных преступлений исторических субъектов — государств и их деятелей, например о развязывании несправедливых войн, массовых репрессиях или холокосте.
И почти всегда дело сводится к общепонятному моральному осуждению со стороны говорящих и пишущих; лишь раз в истории состоялся реальный юридический процесс «по всей форме» — Нюрнбергский процесс. Но на нем судили конкретных лиц, нацистских преступников, а не устанавливали факт и степень исторической вины, то есть ответственности, немецкого народа в целом. Эти последние устанавливали задним числом и общим осуждающим мнением, применяя, однако, опять-таки не к народу, а только к его части, национал-социалистической партии, отдельным подразделениям вермахта и других государственных служб «Рейха», а судебно — только по пункту массовых убийств мирного населения. Если в ходе денацификации побежденной Германии такой пункт установлен не был, к отдельным лицам применяли лишь временные запреты на работу по профессии.
Но очень многие немцы после Второй мировой войны, а, может быть, только после Нюрнбергского процесса, добровольно признали историческую ответственность своего народа, что на протяжении многих лет было выражено в официальной позиции немецкого государства (пусть отчасти и под давлением победителей), сначала Западной Германии, а потом и ФРГ. И только в последние годы полного разложения западной цивилизации эта позиция постепенно сменяется и отменяется ответной психической реакцией разложившихся душ — реваншизмом, полным отрицанием национальной ответственности и агрессивным самооправданием. Та — видимо, все больше уходящая в небытие — официальная государственная позиция означала, что историческая ответственность немецкого народа в свое время вышла за пределы личной совести и стала делом совести коллективной.
Я же хочу увести разговор в ту сторону, где юридически установленная вина если и подразумевается, то лишь косвенно и в последнюю очередь. Я буду говорить о вине и ответственности не других народов, ведь судить об этом могут и должны прежде всего они сами, а своего собственного народа — русского. Я буду делать это в той мыслительной сфере, в которой ответственность определяется через противопоставление безответственности и тем самым понимается больше как предмет исторической морали, чем права. Речь тут пойдет об ответственности и безответственности не государства и отдельных государственных деятелей, а народа как целого организма, для которого государство и государственные деятели — его собственные органы, выполняющие свои частные, ограниченные функции.
Что же такое безответственность? Это действие или бездействие, мотивированное отчасти эмоциями, как правило, страхом, а отчасти изначально инстинктивным оценочным выбором в пользу собственной выгоды, мелкого эгоизма потребителя «здесь и сейчас». Безответственность — элемент бессознательного и варварства, это лживое забвение себя и своего места в рамках целого. Напротив, ответственность — элемент сознания, памяти (внимания), заботы и в конечном счете культуры, потому что продиктована правдивым пониманием своего места в иерархии мирового целого. Ответственность — важнейшая опора исторического самосознания народа.
Бессознательность сама по себе ни хороша, ни плоха. Она становится злом, если общий баланс сознания и бессознательного грубо нарушается в ее пользу. Тогда такое нарушение ведет к деградации психической жизни как отдельного человека, так и народа в целом. К точно такому же разрушительному результату, кстати, приводит нарушение этого баланса в пользу сознания, что характерно для европейской психической матрицы. В обоих случаях тот и другой полюсы психики теряют свой творческий потенциал: бессознательное — как возбуждение («дионисийское начало»), сознание как торможение («аполлоновское начало»), баланс которых составляет основу жизни, психического и физического благополучия организмов, индивидуальных и коллективных.
Историческая ответственность здорового народного организма простирается на всю глубину времени, отпущенного бытию народа, — и назад, в прошлое (тогда это ответственность за свои исторические свершения), и вперед, в будущее (тогда это ответственность перед следующими своими поколениями за совершаемое сейчас). Попробуем же бросить самый общий взгляд на то, как вел себя в этом отношении русский народ на протяжении столетий.
Начало его исторического бытия было очень трудным и опасным процессом создания единого централизованного государства как залога стабильности жизни составлявших его племен — процессом в высшей степени ответственным. При князьях Ярославе Мудром и особенно Владимире Мономахе этот процесс, как известно, был вчерне закончен — Русь стала более или менее единым государством, а народная жизнь в лице князя Владимира достигла известной степени сознательности. Но вслед за этим начался период глубочайшей безответственности — князья растащили свою общую родину на куски, ударились в междоусобицу и тем самым ослабили народную жизнь. В результате Русь не выдержала напора монгольских орд и надолго оказалась в жестокой депрессии.
В отношении какого же внешнего субъекта истории (другого народа) она проявила безответственность? Кого уничтожила, подавила, обманула? Если такие события и имели место, история о них молчит; их, скорее всего, просто не было. Русь частично уничтожила, сильно задержала свое развитие, частично забыла, во многом утратила — саму себя. Ответственность перед собой, перед продолжением своего бытия в будущем — обратная, внутренняя сторона исторической ответственности перед другими, ядро самосознания народа. Без ответственности перед собой нет и подлинной ответственности перед другими.
Подчиняясь естественному ритму пробуждения и сна, Русь, Россия еще не раз в своей истории возвращалась к опамятованию и ответственности перед собой и снова впадала в безответственность и самозабвение. В политическом отношении этому ритму точно соответствовали смены периодов «собирания земель», государственной целостности, развития и расширения — и периоды раздробленности, потери территорий и общего упадка. Я не буду в очередной раз приводить хорошо известные из нашей истории факты. Каждый, кто закончил школу, если захочет, без труда сможет мысленно заполнить подставленную мной канву конкретными историческими событиями. Мне же стоит сказать здесь следующее.
Правление императора Николая II было очередным периодом безответственности — страна, народ оказались в историческом тупике, потому что не приложили усилий, чтобы его миновать, а упразднение монархии послужило символическим и фактическим выражением этого положения дел. Выход из тупика потребовался экстремальный — большевистская революция. Большевики с самого начала повели себя, с одной стороны, исторически ответственно — они как вершина частично пробужденного народа приложили огромные усилия для сохранения территориальной преемственности своего нового государства по отношению к Российской империи, с другой — безответственно в смысле попытки искусственного забвения «проклятого» прошлого, а опомнились только во время тяжелого всенародного испытания — Великой отечественной войны.
А вот новая Россия от такой ответственности отказалась. Большую страну почти никто не удерживал от развала. Некоторые осколки бывшей империи России пришлось принять в свой состав чуть ли не против своей воли — как же, ведь там интересы «наших уважаемых партнеров», ну да уж ладно, так и быть, под давлением обстоятельств… Боевые действия, которые ведет Россия ради того, чтобы взять назад уже отданные врагу части этих территорий, настолько странны, что только диву даешься. Я их не критикую, но решительно во многом не понимаю.
Некоторые другие осколки империи Россия до сих пор не осмеливается присоединить, несмотря на настойчивое желание тамошних жителей (а что скажут на это «наши уважаемые партнеры»?). Страх и мотив корысти, о которых я говорил выше, ясно характеризует нашу нынешнюю интегральную безответственность. Правда, она сочетается с неприглядным мотивом глупого злорадства там, где реинтеграция все же совершилась, — вот вам, гады, получите! (Гады — это все те же «наши уважаемые партнеры», которых мы боимся и ненавидим, как побитая собака — рассерженного хозяина: хорошо бы хоть огрызнуться на него.) Мотив чистой радости воссоединения с родными при этом болтается где-то далеко в стороне. Теперь мы позволяем гадам убивать не только их, но и свое «старое» население.
Почти неотличимая когда-то от нас Белоруссия явственно уклоняется от воссоединения — думаю, по причине вполне заслуженного, но молчаливого презрения. Ведь нынешняя Россия в сравнении с этой Белой Русью — в лучшем случае Серая Русь.
Но даже все это бледнеет в сравнении с другим, куда более страшным видом исторической безответственности. Пожалуй, самый тяжкий ее вид — предательство. Мы предали самих себя — и многих других в придачу. Мы стали в лучшем случае темно-серыми, покрыв свое национальное лицо позором воровской корысти. Это сделали мы все, вместе с так проклинаемыми нынче бывшими руководителями страны и Коммунистической партией, а теперь изо всех сил воровски стараемся переложить общую ответственность только на них. Мы своими руками погубили тот, пусть и несовершенный, зародыш всего лучшего, который создало до сих пор человечество этими же самыми руками, вернее, руками наших не очень далеких предков (их, то есть наше «первородство» в этом титаническом деле, мы тоже предали — за чечевичную похлебку), — Советский проект общества высшего типа. Мы отреклись от себя, от своей исторической сущности (ибо в этом она состояла и состоит, хотим мы этого или не хотим) ради более сытой жизни. Мы незаметно отрезаем от себя собственное будущее.
Есть у исторической, да и обычной человеческой безответственности, еще одно выражение — моральное. И вот здесь дело у нас обстоит совсем уж плохо. Мы настойчиво требуем традиционных ценностей, чтобы противостоять «гадам», — ибо больше противостоять им нечем. Под этими ценностями мы понимаем традиционную семью и, как на грех, религию. Последнюю как ценность первобытнообщинную я рассматривать не буду вообще. Скажу только, что лицемерное поощрение религий со стороны государства вызывает в конечном счете лишь разобщение и вражду народов нашей страны, вопреки лживой имитации мира, потому что безответственно, неразумно внедряет в народную душу первобытные и средневековые установки, ведущие ко многим бедам. Что же касается семьи, то этот неоспоримо почтенный институт заслуживает почитания не сам по себе, а только будучи погруженным в поле по-настоящему моральных ценностей — чести, справедливости, совести, честности и бескорыстия, уважения к производительному и творческому труду и презрения к посредничеству.
Эти подлинные, фундаментальные ценности — тот дух, в котором только и может существовать, жить и быть счастливой семья как тело, в котором они воплощаются и выражаются. Без духа тело бессильно и бессмысленно. Консерватизм как абстрактный принцип может окормлять людей лишь «консервами» традиционных ценностей, но не даст им дышать воздухом высших человеческих ценностей. Такой консерватизм может быть только их имитацией и пародией. Да и как может быть иначе в обществе, на знамени которого начертано «Бесчестье»?
Наконец, историческая ответственность, равно как и безответственность, выражаются в самом отношении народа к своей и чужой истории, простираясь на всю глубину прошлого. Первая из этой неразлучной пары сочетается только с правдой, то есть естественным стремлением не лгать, не замалчивать постыдное и не преувеличивать славное. Вторая же — только с ложью и бесчестьем.
Я не буду никого ни в чем убеждать и особенно к кому-нибудь или чему-нибудь взывать в свете всего сказанного здесь — потому что более чем уверен в том, что это ни к чему не привело бы. Ведь речь идет о возможном действии или бездействии коллективного начала — народного разума, совести, души, воли. Даже «исторические личности» способны воздействовать на народ лишь в том случае, если народ к такому воздействию внутренне готов и запрашивает его сознательно или бессознательно, хотя бы и в русле недоразумения (подобным образом дело обстояло, например, с революцией 1917 года, когда народ думал, что понимает большевиков, а те, в свой черед, что понимают народ, но вскоре выяснилось, что это, мягко говоря, не совсем так). Моим делом было описать реальное положение дел, как я его понимаю, и передать это описание в руки нашей общей исторической судьбы как малую песчинку понимания, которой та, возможно, как-нибудь и когда-нибудь распорядится.
Июнь — июль 2024