Вадим Бакусев
Есть ли у современной мыслящей и чувствующей России основания для исторического оптимизма, когда все, кажется, внушает только мрачный пессимизм? Чтобы попробовать ответить на этот жгучий, важнейший для нас вопрос, нужно сначала холодно разобраться с одной теоретической проблемой, а именно с проблемой исторической динамики; разумеется, возможны, наверное, и другие подходы, но мне известен только этот.
Динамике исторических процессов, даже если смотреть на нее с формальной (общепринятой) точки зрения, свойственны хорошо заметные или почти незаметные ускорения и замедления, усиления и ослабления; процессы, то есть причинно связанные события, составляющие непрерывные основные направления истории, то совсем замирают и словно уходят под землю, то пробиваются из-под земли, словно ключи, чтобы рано или поздно превратиться в бурные потоки, полноводные реки — или уйти в песок. Разными могут быть их темпы и масштабы. Они могут временно уступать место другим, более сильным процессам, и снова выходить на первый план. Наконец, они могут заканчиваться, то есть изменять свою природу, передавая свою энергию другим процессам, более адекватным жизни.
Если же говорить об этой динамике в сущностном, глубинно-историческом смысле, то она целиком подчиняется взаимоотношениям тех полюсов коллективной психики, которые аналогичны или конгруэнтны сознанию и бессознательному психики индивидуальной (для простоты изложения я и прежде говорил о них без этой оговорки, и буду делать так и впредь, лишь изредка проводя поясняющие параллели с индивидуальной психикой). Оба полюса образуют систему, где один из них, бессознательное, — величина постоянная, а второй, сознание — переменная. Бессознательное — константа относительно постоянная: оно, вероятнее всего, исторически изменяется, но изменения эти настолько медленны, особенно в самых глубоких его слоях, что ими в данном случае можно пренебречь.
Сознанию же от природы, как специфически человеческой форме биологической и социальной адаптации, присущ рост — оно неизбежно растет по крайней мере до тех пор, пока не достигнет степени развития, обеспечивающей минимально стабильное существование индивида или общности индивидов. Но и в первом, и во втором случае оно может, то есть способно расти и за этими пределами, правда, как правило, не растет, и тоже в обоих случаях. Динамика обеспечивающих этот рост процессов возникает как следствие «разности потенциалов», то есть полюсов психики: чем больше расстояние между сознанием и бессознательным, а его обеспечивает именно рост сознания, тем выше напряжение психической энергии системы в целом и соответственно ее способность к динамике.
Поскольку речь идет о системе в целом, то под сознанием в этой системе надо понимать совокупное сознание общества (нации) в данный исторический момент, а не исключительно сознание высшего класса или отдельных представителей этого общества. Правда, сознание элит всегда вносит решающий вклад в общую сумму. Разница в уровнях высшего и низшего слоев сознания создает дополнительное напряжение, которое часто играет роль критического фактора, определяющего направление динамики.
Прежде всего, для роста сознания необходима изначальная энергия, а точнее, избыточная энергия. Если такого избытка у этноса нет, он остается на первобытной ступени неопределенно долгий срок, а это значит, что у него вообще нет истории. История начинается там, где есть избыток совокупной психической энергии. Откуда он берется? От необходимости в повышенной адаптации к сложной, разнообразной среде обитания. Условия тропиков и крайнего севера такой необходимости не вызывают, и потому тамошние племена уже успешно адаптированы, и их по необходимости минимальная энергия уходит на поддержание гомеостаза. Племена, обитающие в промежуточных природных условиях, поневоле начинают развиваться (мысль не новая, ее высказал еще Витрувий, возможно, повторивший кого-то из своих греческих предшественников).
Если рост совокупного исторического сознания этноса начался, дальнейшее зависит от масштабов исторического бытия этого этноса. Чем меньше масштаб, то есть чем короче возможный или уже свершившийся исторический путь этноса, народа, тем скорее ему приходится пробегать основные стадии своего пути «от рассвета до заката», и не исключено, что на закате он так и не сделает, не успеет сделать высшие, завершающие свои шаги. И наоборот, чем больше срок жизни народа, тем большие промежутки отделяют одну стадию от другой. Именно по этому критерию стадиального исторического темпа можно судить о том, какой срок «отпущен» каждому народу, — разумеется, сравнительно и приблизительно.
С формальной точки зрения, смена стадий подчиняется универсальному закону дискретности и периодичности — сознание возникает не сразу, а отдельными вспышками; оно то погружается в относительное небытие (слабеет), то вновь оказывается на гребне волны, во многом определяя судьбы народов. Эти вспышки памяти на индивидуальном уровне знакомы каждому — самая ранняя детская память удерживается в сознании взрослого отдельными бессвязными эпизодами, между которыми царят «провалы», то есть беспамятство, бессознательность. То же самое можно наблюдать и в историческом бытии народов. Если их жизнь еще не подошла к концу, они еще никогда не жили в условиях стабильно непрерывного сознания. Если же это последнее достигнуто, что совпадает с так называемым расцветом цивилизаций, начинается их упадок, подчиненный тому же закону дискретности и периодичности — но на этот раз в исчезновении и деградации сознания.
С этими осцилляциями совпадают периоды усиления и ослабления национальной жизни, ведь тут — когда сознание растет — действует закон разности потенциалов, возникает напряжение и растет совокупная энергия, и наоборот, когда сознание редуцируется, уменьшается и энергия. Правда, вряд ли можно вывести какую-то математическую формулу для описания этих процессов, как это уже давно пытались и до сих пор пытаются сделать, ведь историческая жизнь народов нелинейна, поскольку зависит от множества факторов, в том числе случайных, и внутренних, и внешних. Иногда такие факторы и случайности могут даже спровоцировать несвоевременный кризис, как это было на Руси, к примеру, в период между смертью Ивана Грозного, воплощавшего собой усиленное, повышенное сознание, и воцарением Романовых, период национального ослабления, Смутное время, когда висело на волоске само существование Русского государства.
Кризисы могут возникать и по совсем другой причине — превышения предельных значений дистанции между сознанием и бессознательным, когда сознание разгоняется настолько, что отрывается от бессознательного, а накопление энергии приводит к взрыву, коллапсу. Так в нашей истории было в период, предшествовавший Октябрьской революции: высшее сознание, воплощенное в сословии дворян, утратило всякое адекватное представление о народе. Один из символических симптомов этой утраты — убийство Юсуповым и другими заговорщиками Распутина. Убийцы полагали, что единственная проблема России — в зловредном «старце», в то время как он, наоборот, был запоздавшим символом восстановления утраченной связи полюсов народной психики. Правда, если бы Распутин остался жив, это все равно не спасло старую историческую непрерывность, монархию, исчерпавшую свои возможности именно из-за разрыва названной связи.
Кстати, на индивидуальном уровне эта закономерность проявляется примерно таким же образом: Ф. Ницше, выдвинувший принцип максимального разверзания дистанций, лично для себя добился наивысшей возгонки сознания и соответственно колоссальной энергии творчества, но свои подвиги на ниве познания он совершил ценой финального душевного коллапса.
В России в феврале-октябре 1917-го коллапс постиг, как я уже сказал, старую историческую непрерывность, но, как и всякий кризис, дал возможность возникнуть новой непрерывности, основанной на повышенном сознании, — советской. Советская общественная система обеспечила гигантский рывок в народном сознании, но этот рывок оказался однобоким, а именно социальным и научно-техническим, — за счет самого главного, собственно человеческого, оставшегося в основном бессознательным. Трудно винить в этом Советскую власть в безусловном смысле, учитывая кардинальную инертность бессознательного: всю первую половину своего существования эта власть, как умела, пыталась поднять, разбудить народные массы, приблизить их к высшему сознанию, но во второй половине, мало чего добившись в этой сфере, явно махнула на нее рукой — а вместе с этим и по этой самой причине и на себя саму.
В результате вышеназванного фатального перекоса и неудачи в очеловечении бессознательного, то есть психического начала, в общем и целом бесчеловечного, звериного, советская система потерпела крах, как в свое время и предшествовавшая ей монархия. Наступил новый цикл исторического бессилия России, где все бесчеловечное и звериное («дикий капитализм», точнее, либерально легализовавшаяся уголовщина), бесовское всплыло наверх и даже на самый верх в своих самых оскорбительных и отвратительных формах, заняв место коллапсировавшего высшего сознания. Это цикл почти-смерти, какой наш народ не переживал давно, со времен монгольского нашествия и Смутного времени.
Как долго продлится этот исторический обморок? Он может длиться очень долго — обморок Руси во время монгольского нашествия продолжался полтора столетия, если не дольше, и по большей части все-таки не из-за внешнего фактора: ее ослабление началось уже за столетие до того вместе с феодальной междоусобицей. А может пройти очень скоро, как это было со Смутой, продолжавшейся всего около четверти столетия, — в сущности, тут опять-таки действовал не столько внешний фактор, сколько жестокая борьба сразу нескольких векторов пробуждающегося русского сознания, тянувших Россию в противоположных направлениях. Одно из них, возникшее еще за столетие до того, можно назвать «Москва — третий Рим», другое — «Россия – це Европа». Тогда победило, как известно, первое. Русские сообразили, наконец, что Россия может, конечно, быть Европой, но только второсортной, если не хуже, — ее народный корень будет подрублен и выкорчеван, и в качестве России она умрет. Это несколько напоминает то, что происходит сейчас; разница, и притом принципиальная, заключается в том огромном и разнообразном историческом опыте «европейскости» и «русскости», который Россия получила за прошедшие четыре с лишним века.
Мы, несмотря на нашу более чем тысячелетнюю историю, — молодая, начинающая нация, а судя по замедленной имманентной исторической динамике, по очень неспешному темпу нашего роста, то есть роста нашего национального сознания, у нас есть огромное будущее даже в самых неидеальных внешних условиях. И сейчас мы проживаем, переживаем очередную слабую, обморочную фазу своего бытия. Долгой ли будет эта фаза или короткой, рано или поздно она непременно сменится очередной сильной фазой подъема высшего русского сознания. В этом убеждают изложенные здесь мысли об исторической динамике с глубинно-исторической точки зрения. Предвидеть же конкретные формы и направления такой смены сейчас, по-видимому, невозможно. Вот все — увы, только теоретические — основания для умеренного исторического оптимизма, которые я в настоящее время готов представить читателю.
Октябрь 2024