Вадим Бакусев
Можно было бы сформулировать тему так: «Человечество как проект», но я сознательно терминологически сузил ее — ведь человеческая история представлена именно цивилизациями со всеми их стадиальными перипетиями. Я уже почти мимоходом упоминал о специфике своих понятий цивилизации и культуры в очерке «Коротко о главной угрозе для человечества» (2023). Для начала повторю свои исходные пункты, чтобы дальше развернуть новое рассмотрение, и заодно замечу, что пользуюсь этими терминами в традиции, заданной, например, О. Шпенглером, который, правда, не давал им строгих определений, а обходился их интуитивным пониманием. Близко оно к моему или нет, меня не так уж и волнует, и именно потому, что оно интуитивно; важно только разобраться в сути дела. Говоря вообще, можно было бы сделать примерно то же, пользуясь другими трактовками этих терминов, но я предпочитаю собственные. При этом, возможно, в отдельных умах возникнет некоторая терминологическая путаница, сопровождающая всякую новизну, но такова уж судьба всех гуманитарных исследований — они требуют усилий и разбирательств.
Всякая человеческая цивилизация как определенный нормализованный, то есть организованный на постоянной основе практический уклад жизни, набор практик, обеспечивающих минимум стабильное материальное существование той или иной этнической общности, максимум — ее развитие и экспансию, и — иногда, при определенных исторических обстоятельствах, — складывающаяся на основе цивилизации культура как иерархия духовных (позитивных, самоопределяющихся) форм, в частности, высших ценностей, изначально возникают в качестве духа и в результате его работы, то есть в качестве мужского, а именно негэнтропийного начала, и никак иначе возникнуть не могут.
Цивилизация — первичная, низшая ступень организованного обживания человеком мира (нулевая ступень обживания человеком мира — жизненные уклады застывших в изначальном состоянии и не развивающихся первобытных сообществ), культура — высшая ступень цивилизации, достижимая лишь напряжением всех сил уже цивилизованной нации.
Цивилизация всегда выстраивается на основе общего для определенной компактной человеческой общности чувства жизни со стихийными, «естественными» ориентирами, связанными с ее главной задачей — обеспечить материальное благополучие и защиту от внешних угроз, то есть спокойное, безбедное существование, а по возможности и экспансию вовне. Цивилизация — это комфорт и удовлетворенность собой. Культура, в отличие от цивилизации, ставит перед обществом цели, выходящие далеко за эти пределы, что требует немалого напряжения душевных и умственных сил, — это, говоря в общем и целом, самопознание и познание, определение места человека в иерархии мира. Культура всегда означает принципиальную проблематичность жизни и постоянное движение за духовные горизонты. Цивилизация — тело человечества, культура — его голова, его подлинный дух. Тело без духа существовать может, хотя и не совсем человеческое, дух без тела — нет.
Цивилизация — это преобразование человеком своей внешней среды, природы, она закономерно противопоставляет себя ей; культура — решительное преобразование внутренней среды, психики, она ничему себя не противопоставляет, кроме варварства, а стремится включить в себя весь универсум. В качестве понятий та и другая — предельные, то есть означающие «чистые» состояния; в исторической реальности, конечно, существуют переходные ступени, хотя бы потому, что цивилизация невозможна без роста сознания, а, значит, преобразование человеческой психики как второй природы начинается уже в ее пределах, но сознание участвует в нем еще весьма скромно, а в культуре выросшее сознание играет в этом преобразовании главную роль.
Антипод цивилизации, как принято считать, — варварство (греки выдвинули сугубо субъективный критерий — невладение эллинской речью, но с ходом времени немного смягчили его в отношении скифов). Точнее было бы сказать, что это дикость, то есть жизнь, всецело протекающая в приспособлении человека к природе. Антипод культуры — варварство как антииерархия, высшие ценности и смыслы в которой задаются не разумом как принципом творчества, а потреблением как принципом самосохранения и разрушения потребляемого. Культура — это эйдос жизни, принцип жизни и как таковой трансцендентен по отношению к ней, это энтелехия, к которому она может стремиться или не стремиться, а отрицать. В первом случае культура придает цивилизации смысл, во втором цивилизация остается без высшего смысла и потому неизбежно разрушается.
А существует ли у цивилизации цель, энтелехия, идеальный предел ее полноты, ее конечный ориентир, даже — или, скорее, именно — если рассматривать ее как ситуативно двуединый комплекс «цивилизация — культура»? Чтобы ответить на этот вопрос, обратим внимание на некоторые конкретные примеры существовавших и поныне существующих цивилизаций.
Самая древняя из этих последних, как известно, — китайская цивилизация, возраст которой составляет, вероятно, около 5 тысяч лет. Конечно, я в состоянии судить о ней лишь как «чужой», и притом как неспециалист — она максимально чужда и недоступна для взгляда из европейской культуры. Но все же есть некоторые критерии для ее более или менее объективных общих оценок с точки зрения поднятой здесь темы.
Итак, у нее с древности имеются все общеизвестные признаки цивилизации, в ходе истории до определенного момента все более развитой: оседлость населения, города как центры общественной жизни, городская инфраструктура, совокупность жизнеобеспечивающих технологических умений (ирригация и возделывание земель, строительство сложных зданий, обработка металлов и т. д.), наличие постоянной организации — государства с набором необходимых институтов и устойчивой хозяйственной системы, разделение и закрепление социальных ролей («классовое деление»), непрерывные традиции во всех сферах жизнедеятельности, зачатки наук и письменность, искусство и религия — словом, все, что нужно для исторически устойчивой жизни общества.
А культура? И культура, разумеется, была — странная и во многом непонятная для нас, европейцев (ныне русских). По нашим меркам, то есть по меркам классической европейской и русской культуры, это была культура начального уровня: с чрезмерно жесткими, непроницаемыми границами между иерархическими уровнями, без всякой их динамики и живительного взаимообмена, из-за чего содержимое каждого уровня засыхало и внутренне отмирало, даже не достигнув своего полного раскрытия.
В самом деле, в философии дело у китайцев не пошло дальше примитивных констатаций, житейских премудростей (Конфуций) и смутных интуиций (Лао-цзы), мышление не пережило в ней никаких приключений и после некоторого движения иссякло само собой. Архитектура, найдя однажды свои простенькие формы, так и застыла в них навсегда. Живопись очень мила и приятна, но сугубо декоративна, на уровне весьма изысканных обоев или тканей для одежды; портретный жанр, психологический, личностный, отсутствует. Скульптуры нет, есть затейливое, изощренное мелкое ремесло, также декоративного свойства. Музыка ближе всего к звукам природы и на наш (классический) вкус невыносима. Литература даже в жанре поэзии передает переживания условные и однотипные. Исторические события в эпосе (и даже в «научной» истории) изображаются как непредвиденное столкновение множества частных случаев, иногда с участием «духов». О театре и говорить не приходится — это простенькие незатейливые повествования для простого народа с типажами вместо персонажей, ничего даже отдаленно похожего на Эсхила или Шекспира у китайцев не было. Наука не достигает теоретического уровня, оставаясь совокупностью одноразовых (не развивающихся) изобретений чисто практического характера. Наконец, религия масс — древнейшая народная религия, а не рафинированный даосизм и заимствованные буддизм и христианство, удел немногих, — пребывает на уровне гаданий, суеверий, бытовых мифов и легенд да легкой веры в персонифицированных духов, божков.
Был в Китае с древних времен и такой важный признак культуры, как ее дихотомическая противопоставленность варварству: всех, кто не китаец, китайцы считали варварами, как это делали и древние греки. А поскольку в древности некитайцы обитали в основном к западу от китайцев, у этих последних сложилось представление о «западных варварах». Это обязательная начальная ступень взаимоопределения эйдоса и меона, самобытия и относительного небытия. Но дальше этой ступени дело у китайцев долго не шло, ведь для успешного роста эйдосу требуется взаимодействие с другими эйдосами, а в этой сфере все ограничилось заимствованием в раннем средневековье буддизма из Индии, что породило в Китае новую традицию, оставшуюся, правда, изолированной, — буддизм чань. В представлении большинства китайцев эта традиция носила маркировку западного варварства.
Было и обратное воздействие китайских цивилизационных и культурных форм на другие народы. В случае ближайших, этнически родственных, оно оказалось очень сильным, но в Европе сводилось лишь к поверхностному уровню забавной экзотики, к легкому развлечению, если исключить некоторые технологические идеи (шелк, порох, бумага и т. д.), впрочем, прошедшие через фильтры Среднего и Ближнего Востока. Конфуций произвел сильное впечатление лишь на простаков-американцев 1840-х годов. Ядра европейской культуры воздействие Китая не затронуло никак — это свидетельство слабости китайской культуры.
Зато кодификация норм поведения, мышления и самого творчества в виде ритуала была в китайской культуре поистине всеобъемлюща и несокрушима. В ней-то и выражалась уже названная чрезмерная жесткость иерархических связей между различными уровнями. Эта жесткость стала фатальной для китайской культуры — ее и без того скромная жизнь окончательно ушла в песок в период позднего средневековья. Самосохранение, устойчивость любой ценой — вот основной инстинкт китайской цивилизации, ответственный за абсолютное владычество ритуала, затормозившее ее развитие.
Потеряв свою оригинальную культуру начального уровня, Китай начал заимствовать чужую, а именно европейскую (примерно с 17-го века), — поначалу в виде технологий (хотя это, собственно говоря, элемент цивилизации), усвоенных, однако, очень поверхностно. Но в 20-м веке, после крушения империи, которое ясно свидетельствовало о полной исчерпанности его прежней цивилизационной модели, он с жадностью перенимает от Европы сначала формы общественных институтов, а затем и европейской культуры.
Чего Китаю удалось добиться в этом деле? В области цивилизационных форм — многого. Технологии были усвоены полностью, в том числе социальные технологии (научные институты, здравоохранение, армия и полиция, денежная система, банки и т. д.), общественные институты — в общем и целом. Если посмотреть издалека, Китай здесь ничем не отличается от Запада и России, он с ними даже наравне, а кое-где даже опережает их, поскольку уже в состоянии получать в этой сфере свои, оригинальные, хорошо продуманные результаты (к примеру, космические программы).
Какое влияние оказала на Китай европейская психическая матрица в ходе такого цивилизационного заимствования? Очень и очень поверхностное и эфемерное, ведь коллективная китайская психика обладает огромной, пятитысячелетней инерцией цивилизации, большую часть своей истории относительно замкнутой и самодостаточной. К тому же у нее есть свой иммунитет — торгашеский практицизм, приземленность и рассудочность, сугубо матричные качества. Так что китайцы взяли из цивилизации Европы, Запада вообще лишь то, что им было необходимо для жизни, но смертоносной матрицей при этом не заразились, как в свое время было и с Россией.
Иначе дело обстоит с влиянием европейской культуры на Китай. Во-первых, она попала на китайскую почву в уже умирающем виде, что не могло не сказаться на качестве ее усвоения. Во-вторых, Китай усваивал ее с позиций своей прошлой, слаборазвитой культуры, память о которой еще живо хранил (и хранит), то есть с позиций неизмеримо отставшего. У китайцев нет ни нужных навыков, ни критериев отбора, поэтому высокая (старинная) европейская культура предстает на тамошней почве в карикатурном виде — китайцы с присущей им старательностью изо всех сил подражают ее внешним формам, но сути дела не понимают. Они научились ловко писать во всех сферах «в духе» высокой культуры, только и всего.
Правда, у них, в отличие от родственных цивилизацизационных образований в Японии и Ю. Корее, хватает природного вкуса и ума, чтобы избегать нынешней мусорной западной псевдокультуры и антикультуры. Россия в аналогичной миметической ситуации успешно справилась со сходной проблемой в течение 18-го века, быть может, благодаря расовой и географической близости к Европе, а еще тому, что усваивала тогда еще живую и развивающуюся культуру, а также благодаря отсутствию того тормоза, которым всегда выступает ритуализм, — но главным образом благодаря своей непочатой скрытой творческой энергии, уже однажды проявившейся.
Наконец, Китай заимствовал из сталинской России коммунистическую идею, важный элемент культуры (а не цивилизации, потому что эта идея «трансцендентного» свойства). Она не была доведена в России до степени, обеспечивающей ее успешное применение, — такой же она оказалась и в Китае. В России она потерпела крах (правда, несовершенство идеи — далеко не единственная его причина), в Китае мутировала до чего-то подобного НЭПу в СССР, только более масштабного. Коммунистическая идея здесь сведена к простейшему уровню функций государственного регулирования и контроля, к государственному капитализму.
Таким образом, культурная сущность коммунизма была редуцирована до цивилизационной, как и в России, только у нас утрата культуры оказалась куда более ощутимой и драматичной — под напором демократии (антииерархии), духа наживы и потребления, было почти утрачено не только советское, но и богатейшее имперское культурное наследие. В этих исторических обстоятельствах Китай, в отличие от России, сумел сохранить свое лицо, каким бы оно ни было, свое достоинство.
Сейчас, таким образом, Китай — страна с успешной[1], уже почти, а может быть, и совсем самодостаточной цивилизацией, но без культуры как постоянного производства новых ценностей, как творческих, так и общечеловеческих: напомню, культуры не в общепринятом, почти пустом, а в моем понимании и согласно моим критериям. Исходя из них, культуры в законченном виде в человеческой истории не было еще нигде и никогда, но ее начальные элементы в разном виде, интенсивности и качестве возникали и исчезали там и сям. Наиболее полного развития они достигли в Европе — на основе античности и духа аристократии — к концу 18-го столетия. Успешная цивилизация без культуры вполне может существовать, но в конце концов о стране, нации судят не по тому, изобрела ли она порох, а по тому, породила ли она Данте, Шекспира, Пушкина.
Так почему же цивилизационный проект в Китае так и не достиг стадии высокой культуры, а ее слабые, простейшие проблески давно утратил? Ответ на этот важнейший вопрос поможет понять и общемировую ситуацию в этой сфере к нынешнему историческому моменту.
Для возникновения культуры необходима личность, сердце культуры. Я говорю о личности не в общепринятом понимании, которое в смутном, далеком предчувствии в лучшем случае может выделить (чаще всего ошибочно) какого-то выдающегося человека с уникальными умениями из толпы, подразумевая, что он обладает теми же качествами, как и другие, только в большей степени. Личность — это человек, с усилием, постепенно достигший в ходе самостановления (сотворения себя) состояния относительного самобытия, то есть самосознающей, самоопределяющейся сущности, в процессе взаимоопределения с коллективным началом своей психики в обоих его модусах, бессознательном и сознательном. Она — и исходный пункт, и цель культуры; можно сказать, что культура — это процесс роста, самостановления личности от нуля (социального индивида) до бесконечности. Личность, понимаемая так, есть высшая ценность и смысл культуры.
Творя себя, личность встраивается в иерархию сущего, становится ее элементом, все больше познавая свое место в ней, которое благодаря этому познанию и возникает. Благодаря этому она становится способной определять (находить, а не указывать) места всех остальных сущих — вещей, событий, процессов и людей. Творчество — это следы и свидетельства процесса самостановления личности.
Понятно, что личностей во все эпохи было совсем немного. Если личности хоть в какой-то мере обретают вес в своем сообществе, возникают начатки культуры. Если они находят взаимные связи, в том числе устанавливают мысленные связи с предшественниками, выражая это в творчестве, и таким образом взаимно усиливают личностный потенциал, то наступает расцвет культуры. Нам такой расцвет известен на единственном примере — оригинальной, первородной культуры античности и Западной Европы, частично России (8-й в. до н. э. — середина 20-го вв.).
Именно там реализовался принцип личности или, скорее, наоборот — благодаря возникновению личности как источника ценностей там сложилась высокая культура. (На самом деле все всегда обстоит сложнее: личности постоянно находятся в процессе сложного и порой драматичного взаимоопределения с коллективным началом. Но ради краткости я только отмечаю это.) Почему и как этот принцип появился именно в Европе, а не в других местах планеты, — вопрос особый, и здесь я оставляю его в стороне. Я говорю не о личности вообще — по отдельности таковые встречались, видимо, повсюду, а о личности как негласном принципе («духе», стиле) организации определенной цивилизации.
А вот этого в Китае не было никогда. Императоры, полководцы, поэты были, конечно, «личностями» — в обыденном смысле слова. Но все они, даже поэты, оставались в тугом и горячем лоне коллективности, выражая ее ценности и ориентиры. Были, говорят, отдельные даосские мастера, которые, возможно, выбивались из этой колеи; но они всегда держались далеко в стороне от общества и никакого существенного влияния на него не оказали. Трансцендентностью, новыми дальними горизонтами, будущим здесь, в Китае, и не пахло. Была повседневная жизнь с ее часто горькими нуждами, и поэты старались ее украсить и сделать выносимой. А «желающих странного» на свой лад, в сфере жизни, реального поведения, нашлось совсем немного, это были последователи даосизма; они и сами остались в китайской истории диковинками.
Мао Цзэдун, как у нас до него Сталин, на мгновение приоткрыли занавес истории, показав то, что очень скоро не устроило большинство, а именно насильственное всеобщее равенство, независимое от личности. Возможно, они полагали, что в его условиях сможет возникнуть и личность, а то и культура, но дух иерархии, свойственный ей, был им, разумеется, чужд. Их попытка построить новое общество на основе цивилизации, а не культуры, не удалась, да и не могла удаться. Без духа ничего толкового построено быть не может. Дух культуры — это и есть конечный проект цивилизации, еще никогда не воплощенный. Для такого воплощения человечеству понадобится, видимо, несколько тысяч лет.
Февраль — апрель 2025
[1] Настолько успешной, что стала подлинной, настоящей мишенью главного хищника планеты, США. Прежде хищник опасался только России вместе с Украиной, но больше не опасается: мы своими руками разрушили Украину и ослабили себя. А вот Китай в качестве цивилизации только усиливается.