Условия и пределы роста
Вадим Бакусев
«Пассионарность» — научный или, скорее, околонаучный термин, введенный в соответствующий оборот Л. Н. Гумилевым и очень популярный у нас в России, а точнее, у многих рассуждающих на тему исторических судеб русского народа. Сомневаюсь, известен ли этот термин заграницей, — вероятнее всего, известен только исследователям, но вряд ли они пользуются им так широко и свободно, как у нас. Его локальная популярность у нас объясняется, видимо, тем, что он дает дополнительный удобный повод говорить на больную для нас тему[1]. Поговорю на нее и я — но с оправданным, на мой взгляд, дистанцированием и в специфическом ключе.
О понятийном изъяне гумилевского термина я уже писал — см. статью «На дыбах? Размышления о русском будущем» (2020): «…Понятие “пассионарность”, на мой взгляд, слишком перегружено мифом, в том числе научным. На самом деле все проще: “пассионарные” этносы — это те, которые обладают энергией, о сущности которой я, если будет возможность, скажу в другом месте, но отнюдь не “биохимической” или даже, еще того хуже, “геобиохимической”, как у Гумилева, который в выборе существенного признака для определения своего понятия спустился в их “шкале” уж слишком, слишком низко, совершив тем самым научную ошибку редукционизма, — а психической». Тем более что Гумилев в качестве отличительной черты пассионарности говорит о массовой готовности жертвовать своей жизнью ради поставленных сверхобычных целей, а такая готовность — аффект, явление чисто психическое.
«Другое место», упомянутое в цитате, — как раз здесь, и вот что я могу сказать на этот счет. О сущности психической энергии как характеристике «пассионарности» — и индивидуальной, и коллективной, с точки зрения глубинной истории. Она, энергия, заключается в напряжении, возникающем между двумя полюсами психики, из которых один, бессознательное, есть природная константа, а другой, сознание, — переменная, в начальной фазе подчиняющаяся естественному закону роста, а затем — в отдельных случаях — и индивидуальной воле. Значит, этот закон роста выполняется в человеческой психике по возможности всегда, но при определенных обстоятельствах тормозится и останавливается. Этими обстоятельствами могут быть условия окружающей среды, и внешней, и внутренней (индивидуальная патопсихология и т. д.): в случае внешней среды это географические или социальные условия.
Если сознание неразвито и притом заторможено в своем росте, психика быстро «разряжается», то есть лишается энергии. Она может бесконечно уходить на иллюзорную психическую деятельность (анимизм, вера в духов и т. п.), как у многих народов, населяющих тропики или живущих, наоборот, на Севере, в физически чересчур тяжелых условиях, либо за короткий исторический срок истратиться на внешнюю агрессию, как в случае варваров-завоевателей всех эпох. В первом случае она совсем невелика, поскольку дистанция между психическими полюсами при неразвитом сознании минимальна (поэтому, скажем, папуасы и ненцы — народы не «пассионарные» и не развивающиеся), во втором может быть большой, поскольку некультивированное сознание ищет для себя новые пути, но не находит их, чаще всего поневоле выбирая тупиковые.
По мере роста сознания растет и дистанция, отделяющая его от бессознательного, а, следовательно, растет и энергия (напряжение). А дальше все зависит от liberum arbitrium, свободной воли сознания, от его установки: либо на разрыв всяких связей с бессознательным (европейская психическая матрица), либо на их сохранение (традиционализм в самом общем смысле) и терпеливый и трудный, неспешный, но непрерывный и неустанный рост сознания (не это ли и есть настоящий, а не выдуманный «русский путь»?). В первом случае энергетическая «батарейка» рано или поздно работать перестает, поскольку ее полюсы теряют взаимную связь (надежным «изолятором» служит пустой и кипящий рассудок европейцев). Эта потеря энергии выражается, коротко говоря, в вырождении разума, феминизации психики, «эмократии» (замене рациональной, матричной мотивации поведения животно-эмоциональной) и ориентации на все слабое, ничтожное, а в конце концов в коллективной психопатологии, что мы и наблюдаем уже некоторое время на Западе.
Но вернемся к «пассионарности». Этот термин, увы, уже успел закрепиться в сознании многих, хотя, будучи избыточным в смысловом отношении, сильно нуждается в упрощении: я говорил бы здесь о сверхактивности этносов. В самом деле, упомянутая выше готовность жертвовать своей жизнью может присутствовать, а может и отсутствовать в «пассионарных» движениях. Например, чем были движимы монголы Чингисхана, один из любимых предметов исторических демонстраций у Гумилева? Утверждать, что они горели страстным желанием отличиться в борьбе за великое синее небо (или как его там) было бы так же смехотворно, как и говорить, что люди Александра Македонского сражались и умирали, скажем, за Зевса. Руководящей идеей тех и других было совсем другое — вполне банальное желание экспансии с целью обеспечить безбедную жизнь себе и своим потомкам в условиях, когда такое желание вполне физически осуществимо. Эта осуществимость в смысле психики как главного фактора исторических движений возникает благодаря наличию свободного излишка энергии, а не просто наличной энергии этноса вообще, которая расходуется на «текущую жизнь».
Мифические «геобиохимические» флюиды и столь же мифические «пассионарные толчки» тут совсем ни при чём — свободный излишек энергии берется словно ниоткуда в условиях жесточайшего кризиса, в котором рано или поздно оказывается тот или иной этнос, — экзистенциальной угрозы, внутренней или внешней. Тогда его силы напрягаются сверх всякой меры, и этнос бывает способен выдвинуть из свой среды личность, вокруг которой сплачивается, или дополнительно даже целую религию, объединяющую и оправдывающую смысл экспансии в логике первобытной бинарной оппозиции свой — чужой (те же монголы, арабы в начале 7-го века н. э., как раз тогда из-за масштабной природной катастрофы в Йемене внезапно лишившиеся своего тысячелетнего и единственного источника доходов — грабежа или «сопровождения» богатых торговых караванов, сновавших туда-сюда за дорогим ладаном вдоль берега Красного моря, и в результате оставшиеся наедине с камнями, песком и скудной травой).
Все эти случаи я отнес бы к сверхактивности с целью внешней экспансии. В истории встречается и внутренняя сверхактивность этносов — таковы, к примеру, так называемые революции 17—18 веков в Англии и Франции и все им подобные, целью которых было преодоление внутренних социальных кризисов путем передела власти и собственности. Конечная направленность того и другого вида сверхактивности — обретение и сохранение материальных благ, стратегия потребления, энтропийно-женская. «Пассионарностью» было бы соблазнительно считать поведение этносов при отражении внешней угрозы, с массовым героизмом и самопожертвованием, как это было, скажем, во время Отечественной войны 1812 года. Но эта «пассионарность» — разовая: любая война влечет за собой пассионарность; война кончилась, мы победили, все успокоилось. Истинной пассионарностью было бы нечто совсем другое, о чем я скажу ниже.
А пока обратимся к уже упомянутой статье Е. Паниной. Она, на мой взгляд, выбрала принципиально верное направление (не считая безоглядного, некритического приятия гумилевского термина и его понимания), но выдерживает его не всегда точно. По ее мысли, пассионарность как ощущение миссии ради того, что важнее, чем жизнь, реализуется в четырех исторических руслах. 1. «Родовая сила и её накопление» (то есть сила своего рода, племени) — дела давно прошедших лет, первобытнообщинного строя. 2. Религия. 3. Революция. 4. «Социальный Олимп», лучшее место под солнцем. А вывод, к которому приходит автор, таков: «…Источником пассионарности современных русских является круг социально-экономических идей. Прежде всего социальное обеспечение, медицина, образование и социальные лифты. Современные русские включаются в социодинамику под лозунгом “карьера или революция”».
При этом «…Пассионарность карьеры деградирует в митинги за налоги и зарплату, пассионарность рода и веры — в жертвенность ради общего блага тех, кто остаётся в живых». Уже здесь заметна некоторая путаница. В самом деле, если «умирать за карьеру никто не будет», то зачем нужен соответствующий «тип пассионарности»? Он не нужен, он попросту не существует. Причина в том, что стремление к «социальному олимпу» не свойственно и не может быть свойственно массам, это удел отдельных личностей, для которых социальная карьера — сверхценность. Но, добившись ее реализации для себя, эти личности вынуждены играть по правилам масс или, если таковые не пассионарны, активных социальных групп, которые и правят бал истории.
Родоплеменные ценности нас очевидным образом не интересуют и не могут интересовать, ведь они не относятся к истинной пассионарности, потому что нацелены всегда только на самосохранение или материальную экспансию. Соблазнительнее в этом смысле выглядит религия. Казалось бы, вот они, истинные, нематериальные, «духовные» сверхценности! Увы, они иллюзорны, и сложить за них голову всегда бывали готовы только настоящие фанатики, которых немного даже в среде верующих. А религиозный фанатизм — это род душевного расстройства. Страдающие им люди с горящими очами всегда производили сильное впечатление на простаков с пониженным уровнем сознания, то есть на большинство, и благодаря этому иногда увлекали их на что-то экстраординарное. Но даже в случае его реализации успех всегда был недолгим. Пример — Савонарола: наваждение, овладевшее толпой, быстро прошло, торговля, развлечения и роскошь снова взяли верх очень скоро, и мрачный, скучный фанатик был уничтожен.
Чаще всего религиозные лозунги прикрывают все ту же родоплеменную «пассионарность» с ее сугубо материальной устремленностью. В лозунге «За веру, царя и отечество!» вера служила чисто психологическим подкреплением остальным двум членам триады, государству и Родине, за них-то в реальности воевали и жертвовали жизнью. На исследователей и следующих за ними людей, считающих, что победа на Куликовом поле была одержана под знаменами православия и только благодаря им, видимо, произвели сильное и решающее впечатление хоругви, под которыми выступали в бой русские полки, и молитвы одного знаменитого фанатика. Князь же Дмитрий был человеком государственным и хорошо понимал, что в условиях страха и неуверенности в своих силах перед лицом сильного врага важна дополнительная мотивация.
Из всех типов пассионарности остается только революция. Выше я уже намекал на двойственность этого типа. Первый подтип с переделом власти и собственности отпадает в рассуждении истинной пассионарности. Зато другой ее подтип, которым история воспользовалась только раз, выходит за рамки простой сверхактивности и достигает другого качества. Я говорю, конечно, о русской революции 1917 года. Правда, и она в виде своих первых целей осуществила передел власти и собственности, но, в отличие от буржуазных революций, это было только начало, средство, а не самоцель. А ее конечной, хотя и далекой целью было ни много ни мало переделывание природы человека, его преображение из существа потребляющего в существо творящее. И эта цель, нематериальная, но не иллюзорная, а вполне земная, начала было реализовываться. Для этого требовалась пассионарность совсем иного вида, и русский народ ее проявил, а вслед за ним с разным успехом и некоторые другие.
Пассионарность этого типа в неимоверных масштабах проявилась в ходе Гражданской войны, но не надо думать, будто она проявлялась и с той, и с другой стороны. Ожесточение «белых» не было истинной пассионарностью — оно было сверхактивностью, яростным ожесточением, вызванным угрозой их привычной жизни. Они бились за старое. «Красные» — за новое, небывалое, выходящее за все известные пределы и в этом смысле «трансцендентное», и «разность потенциалов», образовавшаяся в коллективной русской психике между этим беспрецедентно новым и старым, между ищущим нового сознанием и бессознательным, составлявшим основу старого, создала излишек психической энергии для сверхусилия, позволившего «красным» победить, в том числе путем самопожертвования.
Этой энергии хватило исторически ненадолго — масштабная задача построения нового требовала не только усилий, но и времени для мужской «перековки» сознания. Сознание русского народа в его массе перековаться не успело — стесненные условия жизни перенаправили его активность на улучшение этих условий, на женское дело потребления. «Кризис русской пассионарности – это кризис высших смыслов», — пишет Е. Панина. Такое утверждение неоспоримо, если только иметь в виду названное выше перенаправление. Высшие смыслы были пожраны, почти полностью уничтожены низшими, потребительскими.
Потребительство — изолирующая жизненная и, в частности, психологическая стратегия, напрочь отсекающая всякие высшие смыслы. Это самоизоляция, подобная психотическому состоянию, да им и являющаяся, ведь конечная цель этой стратегии — достижение сугубо индивидуального довольства (самодовольства, удовольствия), а коллективное довольство («благосостояние общества») при этом — лишь маска, сумма индивидуального, потому что первого никогда не бывает без второго. Именно поэтому нынешние русские закрывают глаза на очевидное (например, на хамскую сущность «либерализма», на уголовную сущность «украинства», какими я описал их в своих очерках, и на те по большей части предельно простые вещи, о которых я говорю здесь). Эти слепые пятна познания есть симптом того, что скрытая и наиболее мощная личная мотивация даже самых патриотично настроенных людей — потребительская: слишком уж стыдно, невыносимо стыдно было бы признать, что столь отвратительные, адские явления подозрительно близки к собственному телу.
Какова же нынешняя судьба русской пассионарности? «Смерть одного типа пассионарности означает формирование другого её типа» — но если таких типов всего четыре, а, в сущности, только три, то что это значит? Революционный тип пассионарности сменится родоплеменным? И так по кругу? Или таких типов не три-четыре, а все-таки больше? Или, может быть, «смерть одного типа пассионарности» оказывается окончательной смертью? Или все же не оказывается? Ответа автор, к сожалению, не дает.
Можно думать и надеяться на то, что русские вспомнили о себе как о «стране героев», когда недавно им пришлось вступить в борьбу за самосохранение, за то, что сейчас называют суверенитетом. И впрямь, участие в СВО повышает уровень пассионарности, но, думаю, повышает лишь ограниченно, ситуативно и сугубо временно: победа будет достигнута, и пассионарность рано или поздно сойдет на нет. Ведь самосохранение как конечная цель — это отнюдь не новое, а старое, не «высшие смыслы», причем «суверенитет» в этом отношении — конечно же, необходимая, но исходная и в этом смысле низшая ступень.
Все это вынуждает меня остановиться на пессимистическом прогнозе относительно судеб русской пассионарности — чего-то иного придется еще подождать и, возможно, долго. Заодно я хочу по-своему и в самом сжатом виде ответить на важнейший для нас всех вопрос, прозвучавший в заголовке обсуждавшейся здесь статьи Е. Паниной, вопрос, ответ на который, на мой взгляд, содержится в статье самое большее в очень неявном виде: я считаю, что причина низкой пассионарности русских, и не только нынешних, а русских на протяжении вот уже шести-семи десятков лет, то есть целой человеческой жизни, заключается в преобладании у них потребительской жизненной установки. Формулировка «низкая пассионарность русских» справедлива — пассионарность у нынешних русских явно есть, особенно среди участников СВО, но она тормозится и подавляется древней жаждой земного Рая, и уже Рая не для всех, а только для тех, кто сумеет урвать его блага для себя лично. Большинство вяло согласны с «суверенитетом», но на самый худой конец примут и то, что было в России в 2000-е годы.
Может ли истинная пассионарность высших смыслов, непотребительская, нестяжательская жизненная стратегия, умереть навсегда, может ли она, умерев, воскреснуть? Она может сделать и то, и другое. История полна разного рода, в том числе счастливых, неожиданностей, и какой-нибудь внезапно возникший, то есть до поры остававшийся латентным, но вдруг проявившийся фактор или внешнее событие планетарных масштабов способны склонить чашу весов в ту или другую стороны. Остается только жить этой надеждой и транслировать в будущее идею истинной, «трансцендентной» пассионарности. Без такой надежды человеческая жизнь невозможна.
Декабрь 2023
[1] Относительно свежий пример — статья Е. Паниной «В чем причина низкой пассионарности современных русских» (2021). Ниже я буду обращаться к этой статье по мере изложения.