Андреас-Алекс Кальтенберг
Источник: alternatio.org
Воистину безмерна человеческая страсть сжигать. Особенно если перед этим того же человека сжигала страсть поклоняться тому же объекту. Тогда аутодафе становится актом самоочищения, актом священнодействия в проклятии прошлому и надежде на благословение будущего.
Вот только в таком акте, как и в любом религиозном поклонении, новообращённый ввергает сам себя в суровое самоослепление. Отягчённое прежде всего тем, что новообращённый считает себя именно что посвящённым, а потому и просвещённым, прозревшим, а потому презревшим своё ненавистное прошлое, озарённым, поскольку разорённым своим прошлым.
Один из примеров подобного мы видим вот уже тридцать лет в той патетичности, с которой прозревшие «деидеологизированные» и «освобождённые от идеологического ига» бичуют страшное идеологическое прошлое. Бичуют, конечно же, с позиций «свободных от любой идеологии», с точки зрения «иронично относящихся к любой идейности», от имени «переросших идеологическое детство».
Видели и слышали мы уже такое. И не раз. Нам много раз рассказывали, что христианство давно уже преодолено и устарело, а вот же, в начале XXI века оказывается, что его наследие толком не освоено, не внедрено в жизнь людей, не превратилось в безусловный факт хотя бы в том, с чем бессмысленно спорить. Или, простите, «не убий» по отношению к другому человеку — это не то, что стоит взять с собой в будущее? Или «несть ни эллина, ни иудея» — это менее привлекательно и подходит для человечества, нежели протофашистские, номадические, клановые, трайбалистские максимы современного мира?
И ведь с идеологическим наследием многосотлетнего процесса накопления идейных и идеальных богатств человечества ровно та же история. Люди, нищие идеями и идеологиями, ценностями и мечтами, люди, оперирующие своим животом и кое-чем пониже, люди, способные в лучшем смысле мыслить на уровне мифов и раннерелигиозных учений, пытаются с учёным видом знатока внаглую и безапелляционно сеять мифы про смерть идеологии — этого сложнейшего продукта общества и цивилизации.
Странную, надо признать, смерть идеологии. И в этой странной смерти идеологии эти люди почти в открытую играют… на руку как раз господствующей идеологии. Ну разве это не прелестно, клянусь богом? Отрицать идеологию именно чтобы утвердить и поддержать идеологию, которая господствует здесь-и-сейчас — что может быть более подлым, более низким, более лицемерным?
Коварство деидеологизации
В восемнадцатом веке, веке великой мечты действительно возник принципиально новый феномен. И возник он именно в связи с мечтой и утопией. Кстати, не вижу ничего страшного или плохого ни в мечтах, ни в утопии; уже после этого замечания отсюда могут удалиться филистеры и мещане, не способные увидеть ничего выше собственного желудка. Объяснять пузанам, зачем нужно летать, бессмысленно. Рождённый ползать, как известно, так и будет покупать подписки на спотифай и выцеплять акции на лоукосты, считая, что тем самым приобщается к полёту.
Так вот, восемнадцатый век, век парадоксально соединившихся Мечты и Секулярности, поставил перед человечеством доселе незнакомую задачу. А именно: как вообще дальше жить-то?
Раньше этого вопроса не было. Вырабатывавшиеся столетиями механизмы взаимной регуляции поведения и общения оттачивались миллионами прикосновений, но и функционировали они долго. Религий хватало на тысячелетия, например. Однако неизбежное ускорение общественного процесса привело к повышенной амортизации этих механизмов.
Ведь, по сути, что такое ускорение? Это повышение плотности событий на единицу времени. И если раньше тяжеловесные механизмы мифологии или религии справлялись с регуляцией поведения людей, их взаимного согласования и согласия, то к XVIII веку начали накапливаться ошибки. Потребовался, если говорить языком зумеров, reload.
И он произошёл как на уровне реальной общественной жизни, так и на уровне настроек её регуляции. На место религии священной пришла религия светская, а именно идеология. Сначала либеральная, затем — как ответ на неё — консервативная и, наконец, как синтез отрицания и отрицания отрицания — марксистская (назовём её так).
Идеологии эти были стройными, построенными вокруг целостных, сложных, ажурно выкованных логических систем. Детям профанаторского и примитивного XXI века трудно понять, насколько на самом деле глубокая и могучая философская основа у любого из этих идейных универсумов. Именно поэтому их «критика» выглядит не критикой, а лаем мелких шавок, скольжением водомерки, полётом однодневки.
Мы не будем разбирать всю сложную двухсотлетнюю эволюцию идеологий. Для нас важнее другое. Эта эволюция породила углубление и усложнение не только идеологий как текстов и логики, но и идеологий как общественного явления. Одним из таких усложнений становится превращение идеологии в невидимую для профанного и упрощённого взгляда сеть идей, образов, рассказов, понятий и идеалов.
Эта сеть оказывается куда более эффективным и тоталитарным контролем, нежели существовавший до сих пор явный и очевидный идеологический аппарат.
И конечно же, лучше всего к такой «послежизни» идеологий, как бы сказал Роберт Шекли, оказалась подготовлена либеральная идеология. Если быть точнее, то она в ходе идеологической борьбы в ХХ веке тащила своих оппонентов именно в это мутное болото, зная, что либерализм в такой топи и вони чувствует себя лучше, чем остальные.
«Синтетика» вместо опиума
Вот почему для любого мыслящего человека так смешны рассказы про последовательную деидеологизацию России за все эти годы. Поверхностный взгляд профана, конечно же, сочтёт, что достаточно того факта, что власть готова сотрудничать с носителем любой идеологии. Однако взгляд серьёзного исследователя увидит здесь именно либеральный паттерн идеологической деятельности, а значит, явную ошибочность самого слова «деидеологизация».
Простейшим (возможно, понятным даже для упомянутых профанов) доказательством этого является то, что ключевые позиции в политическом, идеологическом, медийном, экономическом, правовом ландшафтах той же России либералы не только не отдают, но даже несмотря на 24.02.2022 продолжают укреплять. Отрицать это может только слепой или же наёмник той самой либеральной колонны.
Не нужно проводить глубинный контент-анализ статей Конституции РФ, чтобы понять, что язык этого фундаментального документа — это язык либерализма.
Не нужно быть специалистом по российскому кинематографу или литературе, чтобы понять, что командные посты там оккупированы отъявленными и прожжёнными либералами, а его продукты — это гвозди, которые либеральная идеология забивает в головы гражданам России. Все видели эту «деидеологизацию» Зои Космодемьянской — с трамвайчиком и булочкой?
И это не следы оккупированного и колониального статуса России в глобальном мире, о нет. Это философский тупик. Это мировоззренческий и экзистенциальный момент.
Ведь не нужно обладать аристотелианским или гегелевским мышлением, чтобы понять, что лицемерная фраза про «отсутствие официальной идеологии» — это официальная идеология либерализма.
Гордиться такой «деидеологизацией» — это гордиться тем, что ты отказался от опиума для народов и пересел на «синтетики» для глобального мира. Крокодильи слёзы по «загубленным коммунистической идеологией» — это ещё одна порция тяжёлого «крокодила» для общественного сознания. Инвективы и проклятия в сторону «плана» в экономике — это «план» для миллионов жертв бездумного хозяйствования.
Потому что странной получается деидеологизация, не находите? Проклятия в адрес так удачно замазанной коричневым цветом консервативной идеологии продолжают звучать, хотя и ритуально, иногда. Проклятия в адрес красной идеологии — безусловно и обязательно. А вот о жертвах либеральной идеологии (нужно ли напоминать?) как-то не любят упоминать и напоминать. Какая странная смерть идеологии, а?
Впрочем, пушерам всё более синтетических, всё более лицемерных наркотиков для общественного сознания только и того и надо. Но надо ли это нам?
Будущее многих иллюзий
Первый шаг к освобождению — это осознать истинную природу власти над собой. Первый шаг к освобождению от либерального сна разума — это осознать истинную природу власти либеральной идеологии.
Осознать, например, что как в случае с религией средства инквизиторов или миссионеров, жестоко применявшиеся столетиями, ещё не являются поводом для запрета самих идей, так и в случае с идеологией конкретные исторические случаи не говорят ни о чём, кроме глупости тех, кто пытается их обобщать.
Понять, что если из трёх больших идеологий какая и провалилась, то это именно либеральная. Единственная из них, которая ставит единичного человека выше, чем человечество и общество. И которая, выполнив свою историческую миссию по подрыву старого порядка традиционного общества, не сумела вырасти из мировоззренческих штанов восемнадцатого века.
Именно либеральная идеология, оставшись в ризах относительно примитивных построений (хотя, конечно, на фоне современных «идеологов» и «интеллектуалов» это выглядит солидно, убедительно и изощрённо) Адама Смита и Вольтера, не сумела пойти дальше заклинаний «каждый будет действовать прагматично — общество будет получать от этого пользу».
Ну да, эти великие экономы умеют судить о том, «как государство богатеет, и чем живёт, и почему» и далее по тексту — вот только мир ушёл очень далеко от ситуации «встретились два предпринимателя на базаре и поторговались друг с другом».
И мир нынче выглядит существенно сложнее, чем «у меня есть прагматический интерес и у тебя есть прагматический интерес, давай оба прагматично договоримся и разбежимся», какой бы соблазнительной для линейно-примитивного мышления ни казалась сия картина.
Ценности, идеалы, установки, нормы, традиции, правила, нравы — всё это создавалось обществом и культурой не от чрезмерности и не из бессмысленной игры стихийных сил. Всё это — долго вырабатывавшиеся приспособления, с помощью которых люди взаимно согласовывают своё поведение, создают сложные большие общественные агрегаты и целостные системы. И благодушная ахинея из серии «идеология никому не нужна, она всегда становится помехой в развитии общества» есть либо демонстрация непонимания этого элементарного общественного факта, либо обслуживание господствующего общественного порядка, как мы уже и показывали выше.
Идеология становится помехой лишь в одном случае: только если она застывает и закостеневает. Как это происходит вот уже не первое десятилетие, например, с либеральной идеологией. И как это произошло во второй половине существования Советского Союза. Но это не значит, что это неизбежная судьба любой идеологии в любой общественной системе. Это не тождественные тезисы.
Именно потому, что людям неизбежно приходится как-то сосуществовать, искать общие знаменатели, заранее совпадать в куче даже не проговариваемых вещей, именно поэтому сложные системы ценностей, норм, идеалов, идей и мыслей неизбежны.
Погибнуть — это прагматично?
И сменить эти системы атомарными, единичными, оторванными друг от друга «интересами» попросту не удастся. Интересы, в конце концов, имеют свойство зависеть от окружающей среды и ситуации. С тем, у кого есть только интересы, договориться не удастся. В мирное время получать высокое жалованье бойца-контрактника — это интересно, безусловно. Но ситуация меняется, и каким жалованьем можно «перебить» интерес к жизни?
Пожарный, который рискнёт жизнью ради спасения ребёнка — это интерес к жалованью пожарного?
Врач или учитель, который не зарабатывает, а служит, — это интерес к зарплате (не такой уж богатой, между прочим) или к возвышенному и возвышающему делу?
Захотел бы любой из антиидеологов, из этих воспевал и запевателей про «как удобно основывать всё на прагматичном интересе» лечь под нож хирурга, способного сообразить, что его прагматическим интересом будет остановить операцию на самом интересном месте с тем, чтобы звонком ближайшим родственникам поднять её стоимость на порядок?
И не надо сейчас про «репутацию в современном мире». Репутация сейчас — это рекламные бюджеты и продукты пиар-кампаний. Это профессиональный продукт, а вовсе не результат визгов обиженного или восторгов счастливого пациента.
Согласится ли любой из этих антиидеологов, чтобы мультфильмы для их детей делал «крепкий профессионал, способный за деньги сделать что угодно» «независимо от его идеологии»?
Обрадуется ли любой из этих антиидеологов, если восторгающая их размеренная, нормальная, в меру зажиточная жизнь правоохранителя покажется оному более важной, нежели выполнение своего долга (нет, не работы, а именно долга) по спасению этого самого антиидеолога от убийцы? А ведь правоохранитель тоже имеет право на такую жизнь, не правда ли?
Никакой прагматикой подобные действия, такие шаги, такие акты не объясняются. Не поддерживаются. Не предопределяются.
И это вовсе не значит, что идеология должна и обязана быть исключительно жёсткой, однозначной, прекращающей любую дискуссию, уничтожающей свободное мышление. Строго наоборот: именно идеология создаёт возможности для дискуссии и мышления. Конечно, в определённых рамках. Но уж в этих-то рамках свободное. Вот такая сложная диалектика: не бывает ни абсолютно свободной дискуссии, ни совершенно свободного мышления. Утверждающий противоположное — профан или манипулятор. Ведь если один утверждает, что второй закон Ньютона в инерциальных системах отсчёта верен, а второй орёт: «Я возражаю! Зелёный цвет сочетается с серым лучше, чем коричневый», — то это не свободная дискуссия. Это вообще не дискуссия. Это даже не общество (ибо тут не остаётся ничего общего между двумя беседующими) — это распад общества.
Любой дискуссии, любому творчеству, любому мышлению всегда предшествует строгое и жёсткое дисциплинирование. Забывающий об этом лжёт или подличает. И это дисциплинирование может осуществляться религиозно, может — мифологически, может — идеологически, может — ещё как-то. Но оно не может не предшествовать в принципе. Характерно, что элегантное либеральное «забывание» об этом моментально проходит и излечивается, стоит только покуситься на либеральное дисциплинирование.
Ловить или не ловить мышей — это идеология
Ничуть не более дорогим является демагогический аргумент про цвет кошки и ловлю мышей. В том и дело, что идеологией по отношению к делу является не цвет кошки, а именно ловля мышей. И наоборот, отказ от идеологии, превращение идеологии в более архаичную форму (в форму мифологии или религии) как раз и будет потерей этого умения.
Ведь, в конце концов, до тех пор, пока идеология способна описывать и объяснять окружающий мир, она, следовательно, способна этому миру соответствовать. Способна согласовывать свою теорию с непосредственной практикой. А вот когда мифология бронзовеет, превращается в религию, фетишизм, шаманизм или даже мифологию, вот тогда она теряет эту способность. Но обвинять в этом саму идеологию, объявляя её на этом основании нежизнеспособной, — это такая же демагогия, как обвинять человека в том, что он эволюционно тупиковая ветвь на том основании, что рано или поздно любая человеческая особь превращается в разлагающуюся биомассу. Смерть одного человека (и даже смертность как свойство человеческого вида) ещё не есть диагноз всему человечеству как эволюционному изобретению.
И «ловлей мышей» для любой идеологии будет, повторяю, способность описывать мир, предсказывать его, вырабатывать действенные и эффективные алгоритмы жизни в нём. И если марксистская идеология позволяла предсказывать мировые войны, анализировать стратегии поведения крупнейших империалистических хищников, нарабатывать союзников по всему миру, она ловила мышей. И если она приводила к раскрытию колоссальных творческих и трудовых ресурсов народа, к огромным военным, технологическим и трудовым победам, она ловила мышей.
Но, как, собственно, и предсказывал один из ведущих идеологов той системы, без теории — смерть. Она, собственно, и пришла. Что характерно, пришла именно когда советская система решила отправиться по пути, который сейчас так лоббируется слепцами общества потребления. По пути отказа от идеологии. По пути, который может оказаться гибельным во второй раз. Уж не этого ли они хотят?
Ведь демагогичность подытоживания советского опыта словами «идеологизированная система всегда проигрывает» именно в том, что как раз проиграла не идеологизированная система, а деидеологизированная. И сама деидеологизация была в этой драме немаловажным фактором. Деидеологизация для общества оказывается примерно тем же, чем является потеря иммунитета для организма. После чего можно, конечно, злорадно рассусоливать о том, что иммунитет ограничивает творчество отдельных бактерий и вирусов, или что «любые иммунные системы рано или поздно погибают — значит, в этом виновен иммунитет», или что «с любым вирусом можно договориться, действуя прагматично и ожидая от него того же».
В конце концов, ведь все, кто кушал огурцы, рано или поздно умирали. Вероятно, в этом виноваты огурцы?
Избирательная слепота и аморфная распылённость
Не менее абсурдно и близоруко требование деидеологизации политики. Политика без идеологических систем — это базарный торг. Или гангстерская разборка. Или рэкет. Или психбольница. Или концлагерь. Но не политика ни в афинском значении, ни в конфуцианском, ни в модерном.
Политика, собственно, не может «идеологизироваться» — она и есть место идеологий. Неважно, как сформулированных. Неважно, насколько прозрачных. Но именно идеологий.
Ведь именно из ответов на ключевые вопросы мира и вселенной и состоит политика как для граждан государства, так и для его союзников и противников, так и, в конце концов, для самого государства.
Что есть человек? Что есть истина? Что такое добро и зло? Что такое свобода? Существует ли будущее? Каково оно — хорошее будущее? Что нужно, можно и нельзя делать для него? Как соотносится цель и средство? Что важнее — человек или общество? Что важнее — прошлое или настоящее? Что выше — право или ответственность?
Эти и многие другие вопросы — это вопросы сугубо идеологические. О них невозможно договариваться каждый раз. Слишком много труда получится. Слишком много времени будет уходить. Слишком высока вероятность в каждом конкретном случае не договориться. В конце концов, невозможно решить эти вопросы простыми договорённостями между людьми: для их решения или хотя бы устаканивания нужна куда более авторитетная инстанция.
И такая инстанция есть и сейчас, даже в кажущееся совершенно неидеологичным время. Только вот сейчас эта инстанция существует диффузно. И для плоских умов кажется, что её поэтому нету.
В самом деле, если я промолчал о чём-то, то это не потому, что злой Большой Брат со своей Цензурой меня заткнул, а потому, что я не хочу поссориться с милейшим другом, который обязательно прочтёт мою заметку в фейсбуке. А я ссориться с ним не хочу. Выглядит как мой прям личный выбор, не правда ли?
А вот подумать о том, что мой милейший друг сам находится под вполне реальным влиянием, что он читает определённые сайты и смотрит некие каналы, что он, в конце концов, одна из капелек воды, которая в безумной и адской пытке сводит с ума обречённого в одной древней казни. Подумать о том, что десятки и сотни таких друзей — это уже добровольная полиция мысли. Подумать о том, что такая диффузная цензура куда эффективнее, чем централизованная. Так вот, подумать всё это — уже непосильная задача для больных такой избирательной слепотой.
Намного ведь проще быть уверенным в своей полной свободе. Проще быть уверенным в своей неидеологичности, а между тем, проанонсирую, даже сама попытка заявить о своей деидеологизированности или возразить тезису о существовании идеологии уже будет идеологичной.
Страх перед идейностью
Так что же тогда перед нами?
Да примитивный страх перед идейностью. Паника при виде шанса, что могут спросить «ещё что-то». Ужас перед коллективным усилием. Боязнь увидеть перед собой несоизмеримо большее, нежели уютный мещанский рай хоть в виде садка вишневого коло хати, хоть в виде ипотечной квартиры и кредитного «Ниссана», хоть в виде «американской мечты». Испуг перед необходимостью отказаться от хотя бы частички себя во имя коллектива, сообщества, человечества.
Это если объяснять на уровне отдельного человека.
И — механизм управления массами. Загон их мышления в этот самый ужас. Попытка ограничить жизнь и взгляд этих масс исключительно объектом и поводом этого страха. Напев на мотив лисы Алисы и кота Базилио «ты такой умненький, Буратино!» Упрощение и примитивизация общественного мышления, где только и становится возможным утверждение вроде того, что идеология в обществе неизбежно ведёт к гражданской войне. Поиски абсолютного виновника — и назначение в эти виновники идеологии как таковой.
А вслед за этим — монополизация идеологии. Если все будут уверены, что идеология — это жуть, ужас и кошмар и думать в ту сторону нельзя, то колоссальный мыслительный ресурс и инструментарий останется бесхозным. Огромные возможности по управлению обществом будут ничьими. После этого оные возможности и ресурсы можно спокойно присваивать себе. При этом не забывая занудно повторять «этих ресурсов не существует, и вообще, они — сплошное зло, не обращайте внимания».
Ведь любые идеологические дискуссии, любые идейные споры имеют свойство сплочения и мобилизации. А вот «прагматика интересов» — нет.
А ещё перед нами трусость конкретности. Ведь вслед за признанием очевидного — что идеологии не только не ушли, но ещё и разрастаются на глазах — возникнет куда более конкретный вопрос. «А каковы мы?» Кто мы, откуда мы и куда мы идём, собственно. И в условиях полной дискредитированности либеральной идеологии, явной бесперспективности в чистом виде консервативной идеологии (не позволяющей общественным системам расти и быть достаточно гибкими в этом мире, всё большем и всё более сложном) честный ответ может быть крайне неприятным для уже приятно и комфортно обустроившихся в этом мире людей. Уже много раз проклявших своё «коммунистическое прошлое», уже много раз демонстративно порвавших с «красным проектом».
Да и, в конце концов, перед нами фобия труда. Ведь признав вызов конкретности, придётся начать работать над идеологией будущего. Не заниматься гаданием на кофейной гуще политических инфолент, не слагать оды супергероям политического мира, не рождать всё новые и новые фантазмы спектакля, а строить новую Большую Теорию. А это — колоссальный труд.
Однако он неизбежен. Как неизбежно и возвращение на новом витке к идеологиям. Не потому, что они хороши. А потому, что ничего пока что лучше не придумано. Как не было ничего лучше и продвинутей религии в первом веке нашей эры, когда Иисус, сын Иосифов из рода Давидова, обратился к религиозной форме для донесения своих мыслей. Наука, к сожалению, пока что не оправдала возлагавшихся на неё надежд, да и непонятно, могла ли.
А без общего основания для нашей совместной жизни, к сожалению или счастью, мы уже не можем дальше двигаться, базируясь только на смутных стихийных интуициях. Стихия рынка, стихия эволюции, стихия войны, стихия масс — всё это очень дорого обошлось человечеству уже не раз. Любая проповедь подобных стихий сейчас — это преступление перед сегодняшним и завтрашним днями.
Так что страх перед честным посланием миру «Да, мы несём идею! За нами стоит идеал!» всё равно придётся преодолеть.