Андреас-Алекс Кальтенберг
Источник: alternatio.org
Безусловно, человечество идёт не по кругу. Но и не по прямой. И даже не по спирали. Пожалуй, траекторию его движения описать сложнее, чем астрономам написать приемлемо точную формулу многомерной спирали движения Луны, которая вращается вокруг Земли, в свою очередь вращающейся вокруг Солнца, последнее ― вокруг центра Галактики, а Галактика в свою очередь ― вокруг гипотетического центра Вселенной.
Однако одно неоспоримо. Мы раз за разом встречаем что-то узнаваемое, знакомое, встреченное нами ранее.
«Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас». (Еклл. 1:10)
Нет, ну не настолько, конечно же. Безусловно, каждая война и каждая цивилизация, каждый город и каждая битва строго индивидуальны. Однако в них встречаются элементы, уже виденные или по крайней мере похожие на них.
И вот сейчас мы перед очередным таким déjà vu. Мы ведь уже видели всё это: беспомощная Европа, хищническое отношение к собственному прошлому, растерянные массы людей, попытки переписать историю в пользу торжествующих победителей из Испании или Франции, Германии или Голландии, пограничные земли между конфликтующими сторонами под ударом, религиозная (или граничащая по степени глухоты к чужой точке зрения с верой) резня, перераспределение накопленного совместными вековыми трудами наследства…
Наследства. Вот именно. Вот то ключевое слово, которое нам очень и очень многое объяснит.
Ведь в происходящем сейчас на территории экс-УССР, а в будущем ― на куда более широких фронтах мира (сейчас уже можно об этом говорить прямо или ещё нет? Ладно, рискну) почему-то остался незамеченным один очень важный аспект.
Это не просто война. Это Война за Наследство. И хотя историки предпочитают сужать этот тип конфликта и ограничивать событиями XVII–XVIII веков, возьмём на себя смелость вернуть этой случайной геополитической и геоисторической находке её истинную цену.
Ведь с каждым «витком» (обойдёмся простой метафорой спирали, пусть она и неполна) мирного или условно мирного развития накапливается определённый объём наследства. Жирные территории благодатной Италии или ливонский доступ к Балтийскому морю (на тот момент ― узловой точке торговли), польские аграрные магнатерии и австрийские ремесленные города ― всё могло стать предметом войн за наследство. И пусть символическим призом был престол, владение которым давало возможность влияния на политику целого региона, но на самом деле всё больше и больше самых разнообразных трофеев доставалось победителям в таких войнах.
Что вы сделали с вашей мечтой?!
И с каждым витком развития человечества наследство оказывалось всё весомее и значимее. От относительно мелких феодальных столкновений за какое-нибудь шампанское или тюрингское, лимбургское или рюгенское наследство пришли сначала войны за испанское, французское, австрийское, итальянское наследства, а теперь вот перед нами нечто совершенно новое. Попомните эти мои слова.
Сегодня дело уже не только в том, какой из принцев окажется «на престоле». И даже не в том, какие территориальные приобретения или потери будут у участников очередной «войны за наследство». Собственно, феномен последних двух месяцев обстоит именно в том, что геополитическое наследство и Настоящее Наследство не совпадают. Настолько, что о втором почему-то ― поразительно! ― никто не пишет и не говорит.
Многие обсуждают геополитическое наследство УССР. Где пройдут новые «силовые линии», какие территориальные процессы могут начаться, какие участники «обогатятся», какие предприятия достанутся или не достанутся. Оно и понятно: все взгляды прикованы непосредственно к сукну стола, на котором происходит игра. Это и есть геополитическое наследство.
А ведь на самом деле это Война за европейское наследство. Вот так, не больше и не меньше.
Ведь не меньше трёх тысяч лет Европа нарабатывала. Достижение за достижением, идея за идеей, общественное установление за общественным установлением, благо за благом ― всё это складировалось, упорядочивалось, каталогизировалось, совершенствовалось, улучшалось.
Вот почему приехавших в Европу (особенно если на неё смотреть из окна туристического автобуса, а не из тряского местного средства передвижения к месту постылой работы) поражает порядок, вылизанность, правильность, «подобранность» винтика к винтику, домика к домику. Потому что всё это притиралось и обустраивалось десятилетиями и столетиями.
Оно и комфортно, конечно, изощряться в правилах рыцарственности, когда за тебя истекает кровью плотиной вставшая перед монгольским потопом Русь. Оно и удобно, конечно, куртуазно рассуждать про высокие и тонкие материи, когда тонкие материи для твоей одежды ткутся в Индии, украшения для них добывают жемчужники Аргентины, а яхонты прямо сейчас добываются в рудниках Африки. Когда булыжники твоего уютного Брюгге укладываются за деньги, добытые отрезанными руками детей конголезских рабочих и крестьян.
Но как бы то ни было, а Европа много сотен лет вынашивала целые сокровища в себе. Высокая литература и могучая наука, идеи гуманизма и сложная философия, мечта о свободе слова и о справедливости мироустройства ― всё это и не только это так или иначе либо зародилось, либо было развито, либо получило новое дыхание именно в Европе.
И что же Европа сделала со своей мечтой?
Европа ― лагерь. И плачут дети
В ХХ веке, в который Европа входила в расслабленной неге декадентства, мечта вдруг взорвалась Хиросимой и Дрезденом, разорвалась Освенцимом и Майданеком, сорвалась в штопор кассет Ниша и обеднённого урана Басры.
Могучая, сияющая, голкондная высь богатства европейского наследства внезапно обернулось бездной. Оказалось, что всемогущая наука способна стереть человечества с лица земли; что тончайшая философия с лёгкостью становится на службу самым бесчеловечным чудовищам; что так лелеемые свободы без малейших проблем могут быть превращены в предмет торга ― а могут в инструмент шантажа. Что. Что. Что.
Преодоление ― точнее говоря, кажущееся преодоление, но это мы лишь сейчас понимаем! ― этого «чёрного человека» европейского наследства обошлось миру в десятки миллионов жизней и десятки лет последующего осмысления, сомнения, непонимания, отчаяния перед парадоксами человеческого развития и истории.
Но к началу Вязкого Третьвековья (о котором мы писали в предыдущей статье) показалось, что наконец-то тень чёрного человека отступила навсегда. «Лёгкое порно и жёсткое видео ― жизнь прекрасна и удивительна», как это саркастично было описано прямо на экваторе этого Третьвековья. «Тем, кто решился всё отведать, открыта дверь туда, где искры и канкан», уже на финишной его прямой было подхвачено.
Однако что-то всё-таки постоянно мешало. Не по размеру оказался выбранный пиджачок соседушке-то ― прямо как в рассказе М. Зощенко. И не потому, что прищепки то прикреплялись к пиджачку, то снимались каким-то пройдохой. А потому, что, как оказалось, европейское наследство нуждалось в хозяине. Слишком много усилий было вложено тысячелетиями и десятками поколений. Слишком много жизней было заплачено за него. Слишком много оно значило для слишком многих.
Из вариантов действия на этой развилке Европа выбрала сразу всё. В ней нашлись те, кто назначил себя хранителями всего наследства ― как катакомбные книжники в антиутопии Р. Брэдбери. В ней нашлись (а точнее, немалой частью пришли извне) те, кто просто отвернулся от этого наследства и отказался его знать. Наконец, нашлись и те, кто начал это наследство придирчиво пересматривать, делить, перекладывать, сортировать и сертифицировать.
И ― да, правильно! ― те куски и вещи из наследства, которые не были сертифицированы, были подвергнуты унизительной, но, по счастью, не смертельной процедуре отмены. Ну мало ли, что любили и во что вложили силы и душу мои дедушки и бабушки! Сим актом нарекаю тебя рыбой, как сказал куску мяса один испанский миссионер. Сим актом нарекаю тебя несуществующим, отменённым, неличностью ― сказали миллионы современных неоинквизиторов.
Не слуги Просвещенья
Вот этот-то третий путь оказался самым массовым и, видимо, привлекательным. Это ведь так заманчиво ― отменив Уильяма Шекспира во всём его многообразии и исторической конкретности, оставить себе сюжеты теперь уже гендерквирных Джулио и Ромеитты или там расово корректных Яго, Отелло и Дездемоны. Ведь это так заманчиво ― отменив Адольфа Гитлера и британский расизм, оставить идею фашизма в любой его модификации (во многом привлекательную для многих в Европе, давайте уж не лгать себе). Это ведь так заманчиво ― отменив русское происхождение Петра Чайковского или Бориса Пастернака, оставить себе волшебные ритмы и мелодики их произведений, их рефлексии и искания.
Вот только раздел наследства пошёл по совсем не тому пути, который предполагался новоявленными приватизаторами, присвоившими себе, помимо прочего, ещё и право выпускать единственно котируемые ваучеры на приватизацию того или иного клочка европейского наследства. Наследство внезапно обрело собственную жизнь, разделённые куски начали самостоятельный тектонический дрейф, и оказалось, что они по собственной логике вещей начинают складываться в новые конфигурации, новые тексты, новые континенты смыслов и значений. И некоторые из них просто-таки зловещие, доложу я вам.
Впрочем, пылающих праведным экстазом приватизаторов было уже не остановить, запущенные ими бензопилы ― не выключить. Даже прямые указания на это, холодными ушатами льющиеся на разгорячённые головы новоявленных членов очередной Супремы, рвущихся провести очередную Sermo Generalis, не помогают. Приходя в этот мир под лозунгами свободы и человечности, борьбы с дискриминацией и стремления к развитию и прогрессу, они оказываются по ту сторону добра и зла, цивилизации и дикости, человечности и звериности.
Они отказывают советским солдатам в высоком звании Освободителей, потому что, знаете ли, есть ведь исследования, что они осуществляли изнасилования. Но зато вот фашистские солдаты достойны сочувствия и понимания.
Они отказываются слушать советских ветеранов войны и труда, отказываются слышать стариков Донбасса и Херсона, Ленинграда и Сталинграда. Зато шамкающую клевету «внезапных воспоминаний про кровавых русских оккупантов» преподносят как последние достижения устной истории, этого якобы последнего слова исторической науки.
Они отказывают российским спортсменам в равенстве с другими спортсменами, потому что, знаете ли, есть более важные вещи, чем спортивная справедливость и честное состязание. Это боль детей Сербии, Йемена и Сирии… стоп, извините, конечно, Украины. Ну мы же помним, как были уничтожены американские спортсмены в 1999, в 2002, в 2011 годах, да?
Они отказывают Наполеону Бонапарту и Джорджу Вашингтону в праве на участие в истории, потому что они были расистами, сексистами, эйджистами и ещё сотнями -истов.
Они отказывают бойцам Сирии и России в какой-либо гуманитарной защите не потому (как мы теперь видим, к сожалению, собственными глазами), что не заключены какие-то там Женевские конвенции, как там треть века визжали разные «десталинизаторы» и «поборники исторической справедливости», а потому, что… А почему, собственно?
Цивилизация для них ― фетиш, но ненавистна им её идея
А потому, что в тот кусок европейского наследства, который они отрезали и нацелили для себя, не вошло немало прекрасных драгоценностей. Потому что освобождение, которое они для себя предназначили, как нам недавно объяснил Олаф Шольц, подразумевает в том числе освобождение от химеры совести… то есть, конечно же, иллюзии исторической вины перед Россией. А вместе с тем ― и освобождение способности сопереживать, от справедливости, от человечности вообще.
«Только губы сами шепчут jawohl! jawohl! Лишь на миг лишишься чувства, ведь в руке его поёт тугая плеть. Не таков он, Заратустра, чтобы каждого жалеть».
При этом никакого отказа от риторики цивилизованности (да, я помню, что я обещал по этому поводу отдельно поразмыслить!) не происходит. Потому что это та часть европейского наследства, которое приватизаторы не просто готовы и хотят оставить себе ― они будут драться за него. Пока что как минимум до последнего украинца, а там посмотрим.
Вот почему так быстро облетает, как последние маки в стихотворении Н. Заболоцкого, позолота со старой портупеи современной Европы. И под её золотым шитьём оказывается даже не старая буйволовой кожи перевязь (это было бы ещё полбеды), а знакомая чёрная форма, эстетический шедевр Карла Дибича и Вальтера Хека.
Вот за такое не то что на дуэль можно вызвать ― тут, знаете ли, и наёмного убийцу нанять не грех, с точки зрения приватизаторов наследства. Особенно если убийца-то и сам бьёт копытом землю, ведь он треть века выращивался и научался только этому и не мыслит себе иной участи.
И вот тут-то можно закрыть глаза на всё. На номер краматорской ракеты и на мариупольских заложников, на пытки российских солдат в плену и на отрезанную голову украинского «совка» за пятиконечную звезду на бляхе мужского ремня. Потому что это часть платы за устранение конкурента за наследство.
Ведь конкурент не просто может отхватить себе немалый кус наследства. Хуже того, этот конкурент может объявить и показать, что приватизированный тобой клочок, с мясом вырванный из майората, на самом деле не майорат и не драгоценность, а мишура и хлам.
Нам внятно всё: и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений
А конкурент может. Потому что это он в своё время развил священнодействие поэзии до высот, недоступных ни одной европейской культуре; это он сумел ― беспрецедентно для самой Европы! ― добиться вершин одновременно в музыке, живописи, литературе, философии, науке, политическом строительстве, экономической борьбе, общественных системах, спорте, техническом оснащении, разработке оружия, создании мечтаний ― да во всём, что могла предложить сама Европа.
Вот чтобы австрийцы были сильны в музыке или итальянцы в живописи ― это понятно и допустимо, чтобы немцы были сильны в философии, а французы в ядерной науке ― это естественно. Но даже локомотивы Европы в виде Германии или Франции никогда не добивались настолько разнообразных результатов в настолько широко разбросанных сферах. Даже по меркам всего мира итальянские или французские волейболисты ― это грозно, а вот итальянские или французские хоккеисты ― это извините. А вот с конкурента, повторяю, спрашивают везде. В хоккее, в балете, в волейболе, в ракетной науке, в литературе, в науке…
И Европа, даже в лице далеко не лучших её детей, об этом отлично помнит. Вот почему ей нужно, очень нужно привязать Чайковского и Достоевского к полякам, Гоголя и Булгакова ― к украинцам. Наследство у конкурента и так неплохое, надо бы укоротить.
А тут ещё конкурент и не готов отказаться от уже было выброшенного «мусора», как оный уже было обозначен был приватизаторами наследства. Конкурент ещё и подбирает этот «мусор», даёт ему новую жизнь, бережно сохраняет его. Начиная с великой европейской литературы (в её совокупности) и заканчивая великим европейским кинематографом (от которого, кажется, сама Европа под мутным валом голливудского навоза и трухи готова уже отказаться). Начиная с исполинской европейской философии (если уж Конгрегация доктрины веры добралась до самого Юргена Хабермаса, знаете ли…) и заканчивая нечеловеческой музыкой Европы (ведь, помнится, отмена Моцарта и Баха началась намного раньше, чем 2022 год, не правда ли?).
И шут бы с ним, с этим «мусором». Проблема только в том, что такое разделение наследства ставит под вопрос законность притязаний приватизаторов на то, чтобы быть владельцем майората. Проблема в том, что это будет означать, что вечная не-Европа в лице России станет больше Европой, чем сама Европа.
На Европу не надейся, надейся только на свои руки
А ведь мы именно это и наблюдаем за последние несколько лет. Не-европейская Европа против европейской не-Европы.
С одной стороны мы видим полную и тотальную отмену трёхтысячелетней европейской традиции права, её наработок ещё со времён Ius Romanum. Мы видим отказы от добросовестного состязательного судебного процесса. Мы видим отмену презумпции невиновности. Мы видим отмену принципа равенства перед судом. Мы видим присвоение лишь себе jus publicum и полное уничтожение jus privatum, мы видим надругательство над jus gentium и полную девальвацию jus honorarium. Мы видим, как sanctio наступает без не то что rogatio, но даже без praescriptio.
С другой же ― мы видим настойчивые попытки сохранить это здание, выстраивавшееся сотнями поколений римлян, европейцев, византийцев, русских, американцев. Мы видим попытки играть «по правилам» традиций права. И это можно считать признаком слабости, а можно бережным отношением к общему наследию.
С одной стороны ― глумливое надругательство над правами человека и над его свободами, их демонстративно эксклюзивное распределение «только для своих», торговля ими в открытую и раздача их в системе фаворитизма. Вот входят сейчас в фаворитки мирового Босса прибалтийские шавки ― отлично, они все войдут в топ рейтинга свободы слова.
С другой же ― отчаянные попытки сохранить, худо ли бедно ли, все политические достижения Европы, то есть государственный суверенитет, открытая агора политики, уважение прав человека, права собственности, свободные медиа. Иногда даже вопреки собственным геополитическим, геоэкономическим и геоисторическим интересам. Не получается это во всём и полностью ― ну так ведь невозможно жить в глобальном мире и быть свободным от глобального мира, знаете ли.
С одной стороны мы видим издевательское, расчеловеченное пеннивайзерство. На место страха перед компрачикосами и их продуктами приходит бессмысленное превознесение шутов и клоунов, приходит отказ от любой серьёзности и любой искренности, приходит девальвация возвышенного и моральный эксгибиционизм. Геноцид ― это ведь так смешно, правда? Фашизм в двадцать первом веке ― ну о чём вы говорите, как это может быть всерьёз? Погибшие на Донбассе дети ― это просто комедия, распятый мальчик, визитка Яроша (о которой даже целую статью в украинской «Википедии» накатали), хахаха.
С другой стороны же ― недоумевающая взрослость, которой никак не доходит, что тот самый инфаштилизм, о котором мы уже писали, ― это коричневая чума XXI века. Эта взрослость не способна вообразить себе всё дно расчеловечивания, когда герои «В бой идут одни старики» назначаются в украинские патриоты и националисты, когда «Молодую гвардию» требуют считать ячейкой ОУН-УПА, когда резуны Волыни и Хатыни не то что приравниваются, а ставятся выше освободителей Одессы и Киева.
С одной стороны мы видим надругательства над святынями и священностями, над сакральностями и даже над юродивостями. Дехристианизация Европы достигает своего пика (или это ещё не он?) именно на территории несчастной экс-УССР, где уже только ленивый не пишет про язычество как одну из движущих сил такого лавинообразного опрокидывания когда-то самой развитой республики СССР в архаику, в пещерную дикость, в родоплеменной строй с элементами людоедства, сатанизма, анимизма и фетишизма.
С другой стороны мы видим сосредоточенную борьбу за христианское наследство Европы. Это те самые гнусно обшученные «скрепы» и «верунство». Все бездумные и безумные шутники даже не задумываются над тем, что кроме двух полярных противоположностей ― «верунства» и пустышечного агрессивного атеизма ― может быть и множество полутонов. Они не задумываются над тем, что ключевые европейские идеи в философии и величайшие европейские достижения в литературе осуществлялись в том числе с площадки и платформы христианства. Это не хорошо и не плохо ― это объективный факт. Даже если сам автор не принадлежал к верующим, его воспитание и взросление происходило в недрах европейского христианства. Вот почему так часто в европейской культуре появляются мифологемы и образы, апеллирующие то к тому, то к иному христианскому мифу. И вот почему с другой стороны против неоязычников плечом к плечу сражаются христиане и мусульмане, верующие и атеисты.
И борьба против европейского христианства со стороны приватизаторов потому и сопровождается бешеной агрессией, что это часть длительной и жестокой войны за общее европейское наследство.
Мы в мире сироты, и нет у нас родства с надменной, набожной и денежной Европой?
И таких фронтов, участков, командных высот, за которые идут битвы грандиозной Войны за европейское наследство, невероятное количество ― их просто не перечислить, не то что не описать. Сама европейская цивилизация, это трёхтысячелетнее здание, эта Вавилонская башня человечества, превратилась в единый фронт сражения, где на каждом этаже ― бой, на каждом этаже ― заложники, на каждом этаже ― огневая точка. Вот почему и в самой Европе так жёстко и многообразно идут бои последние не только два месяца, но и целые годы.
Но конечно же, главным фронтом является фронт Человечности. Европа очень долго разрабатывала разнообразные идеи того, что такое человек, как нужно относиться к себе и к другим. И казалось бы, ко второй половине ХХ века уже было пришла к вершине этого утомительного пути. Уже упомянутая Женевская конвенция, Декларация прав и множество других прекрасных мечтательных памятников человеческой мысли ― это последние, как казалось, подступы к вершине.
Но Сизиф дрогнул. Камень снова вывернулся у него из рук и понёсся на самого Сизифа.
Надменность (как, между прочим, превосходная степень греха гордыни), набожность (как частный случай ханжества и лицемерия) и денежность (как результат и показатель поклонения золотому тельцу, как плод сотворения кумира, как дочь Стяжательства) победили. Когда понтифик мировой религии дезавуирует религиозное табу на гомосексуализм, например, это ещё может быть случайностью. Но когда понтифик мировой религии превозносит гордыню как пример достоинства, требующего уважения, хотя гордыня есть смертный грех, это уже не может быть отдельной флуктуацией.
Это манифест. Это черта, проведенная по телу и толще наследства. Это сформулированная претензия на долю этого наследства. И это амбиция получить с этой долей право старшинства, майората, единонаследия. Может быть, даже на фидеикомисс, а с ним и на монополию европейскости и цивилизованности.
Это манифест того, что теперь людьми будут далеко не все. И гордыня ― или грех как преступление против порядка ― будут разрешены далеко не всем. Право на самозащиту будет дозволено не всем. Право на родной язык будет не у всех. Право на свободу слова будет не у всех. В конце концов, людьми будет позволено быть не всем. Как долго Европа шла к тому, чтобы говорящие орудия превратились в людей, и как легко она готова отказаться от этого страшного пути!
Европа! Меняется твоя таинственная карта!
Я же говорил, что это совершенно необычная Война за наследство. Вопрос не только в масштабах этого наследства ― вопрос ещё и в том, что цели и инструменты сторон ортогональны друг другу.
Одна из сторон готова сжечь немалую часть наследства, немалую часть человеческой истории, немалую часть трудов людей (а может, видит в этом и большие плюсы), лишь бы овладеть желаемым. Вторая же ― ведёт битву максимально осторожно, пытаясь сохранить максимум. Ничего не напоминает?
Когда в Европе началась отмена всех великих, помнится, не одному человеку пришла в голову мысль, что «как хорошо, что могила Канта находится не в Европе!»
И сегодня мы находимся перед той пропастью, над которой необходимо сказать прямо: «Кто-то должен защитить Канта и Эйлера!» И нет у меня других возможных ответов, кроме двух цитат из фильмов с разницей в полтора десятка лет. «Я ― русский солдат», ― было произнесено в 1996 году. «Я! Я ― комиссар, коммунист, еврей!» ― отозвалось эхом в 2010.
― Кто-то же должен защитить Канта и Эйлера!
― Я! Я ― русский солдат! Я ― комиссар, коммунист, еврей!
Кто готов встать рядом? Кому-то ещё нужно европейское наследство?