Два мифа об Украине

Трезвое и полутрезвое

Вадим Бакусев

 

В российском общественном сознании незыблемо удерживаются на плаву два мифа об Украине: 1. украинский национализм и возникший на его почве нацизм или неонацизм — идеология, пусть и ужасная; 2. Украина — безвольная жертва политической воли и коварства Запада, опасная игрушка в его хитрых и умелых руках. Оба мифа затуманивают и искажают истинную картину явлений, уводят внимание далеко в сторону от реального положения дел и не дают разобраться в простейшей основе происходящего, а, значит, так или иначе сказываются на точности прицела нынешних действий России. Оба мифа возникли не случайно, они порождены нашей собственной, русской психологией. О ней я скажу после, а сначала — о самих мифах.

И то сказать: ведь уже и сама Украина — миф. Впрочем, об этом-то у нас многие знают, но даже они часто говорят о ней всерьез, словно забывая об этом факте, ведь мифическая стихия в высшей степени прилипчива и соблазнительна. Этот миф был создан вначале той сильно криминализированной частью русского народа, обитавшей и обитающей до сих пор на юго-западе России, что с его, мифа, помощью затем объявила себя украинцами, маскируя им эту ложь. Основа этой псевдонации — не этническая, а социальная. Уж на что криминализирована наша Россия, но Малороссия — в такой степени, что уголовники и люди, психологически близкие к ним, составляют весьма значительную часть местного населения. Эта часть количественно превышает критический порог, за которым следует качественный переход на другой человеческий уровень, в данном случае более низкий, а именно на уровень псевдополитический, псевдогосударственный, что нисколько не изменяет уголовной сущности уже давно всего творящегося в тех землях[1].

На этом уровне уголовники, почувствовавшие свою силу, хотят двух вещей — власти, господства и обособления от настоящей, куда большей силы, способной и желающей их обуздать, в нашем случае от большой России — гниющей, но еще отнюдь не сгнившей. Первое, желание господства уголовников, — возможность, второе, обособление, — обоснование и одновременно механизм «украинства». И для первого, и для второго им совершенно необходима маскировка, обильная пыль, пущенная в глаза любого смотрящего и способная отвести их от своей уголовной сущности. Такой маскировкой и служат мифы всякого рода, призванные придать бандитам респектабельный, то есть небандитский вид. Миф о нацизме, построенном на экстремальном национализме, подходит им для этой цели идеально. И если никакой украинской нации не было, требовалось ее придумать и тем самым как бы создать и обособиться, став псевдоморфным единым целым с претензиями на власть. Но их предельные, подлинные цели остаются всегда неизменными — ограбить, убить и никогда не работать. А достигнув власти, можно делать это «легально», обратив всех работающих в своих рабов.

Миф о нацизме украинских бандитов соблазнителен и в некоторой степени психологически опасен для нас, поскольку ведет к евлогическому перегреву, — тем, что героизирует противников того самого явления, которое маскирует. Он героизирует это явление: ведь одно дело — бороться с уголовщиной, пускай и гигантских масштабов, и совсем другое — с хорошо известными из истории прошлого века нацистами, для нашего общего чувства — метафизическим злом. Первое — дело, в сущности, милиции, дело чуть ли не бытовое; второе — предельно славное, чуть ли не небесное, и тоже «метафизическое». Но все-таки это — одно и то же дело, просто смотреть на него можно с двух сторон, реальной и иллюзорной, и первая сторона в реальности чувства на самом деле должна быть куда более славной, чем вторая, хотя речь идет, повторяю, об одном и том же, а именно о борьбе со злом. Конечно, это понятно — ведь куда почетней бить нацистов, чем уголовников; увы, уголовники только притворяются нацистами.

Я говорю о нацизме как мифе, но не о «бандеровщине»: бандеровщина — историческое явление и как таковое реальна. Но и в ее основе — все та же уголовщина как предельная сущность этого явления. Да и в основе исторического немецкого нацизма, если разобраться, — она же, уголовщина. И этот, «настоящий» исторический нацизм — вовсе не идеология. Механизм тут тот же, что и в случае украинской уголовщины, только миф, которым в свое время облеклась немецкая уголовщина, был намного более мощным, соблазнял и обманывал и простаков, и интеллигентов неизмеримо сильнее, поскольку строился на традиции исторических мифов и старых, унаследованных аристократических иллюзий и полуиллюзий превосходства и господства.

Тут придется кое-что объяснить. Да и правда: как же так? Это немцы-то? Самый законопослушный народ на свете — и вдруг уголовники? Во-первых, конечно, не все немцы, а только наиболее энергичная часть немецкой черни. Во-вторых, при господстве аристократии (до 1919 г.) эта уголовная энергия оставалась подавленной. Но, согласно общему историческому закону, как только исчезает господство трансцендентного (по отношению к черни) фактора, а именно аристократии, наступает энтропия человеческого начала в человеке. Распад человечности развивается бешеными темпами: маленький человек, мещанин, превращается в ничтожество, а ничтожество переходит в последнюю, уже нечеловеческую стадию — убежденного уголовника. Именно эта сердцевина скрывалась под личиной немецко-мещанского «пуделя». Демократия, будучи по своей сущности энтропическим состоянием, всегда приводит к предельному упрощению и обессознаниванию человека, всех его мотиваций и поступков.

В Германии эта уголовно мотивированная энергия прежде всего черни была направлена нацистами сначала против внутренних жертв, евреев, цыган, коммунистов и отчасти клира, а затем обращена вовне, на славянские народы, особенно на белорусов и русских. В уголовную стихию оказались втянуты и многие немецкие аристократы из числа военных, а также бизнесмены, что говорит о низком качестве этих сословий. Нюрнбергский трибунал оказал им слишком большую честь, осудив как военных преступников и преступников против человечности. Тут, видимо, все дело было в масштабности, а не в простой, в принципе всем понятной сущности их преступлений: именно масштаб создает ненужные иллюзии, а уж они поневоле служат словно бы частичным «оправданием» совершенных преступлений.

Итак, «идеология» украинских бандеровцев и нацистов вообще — миф, призванный прикрыть их уголовное нутро. Да и не только их — слово «идеология» нахлобучивает на себя для солидности кто угодно, но делает это как минимум совершенно незаконно: за всю историю человечества была только одна подлинная идеология — марксистская. Напомню, что идеология — это системный, всеобъемлющий научный, то есть основанный не на иллюзиях (как христианство и другие религии), а на мышлении и реальном, практическом опыте взгляд на мироздание, включая историю и природу человека, взгляд, способный порождать и порождающий комплекс ценностей и связанных с ними эмоций. Марксизм, при всем его несовершенстве, такой идеологией был, а нацизм, его филиалы и филиальчики, и либерализм, близкий партнер нацизма, — нет. Детская историческая мифология бандеровцев — жалкая компенсация сельско-бандитского комплекса неполноценности. Других «идей» и «ценностей» в этой «идеологии» нет и быть не может.

Таким образом, фашизм, нацизм, неонацизм, бандеровщина — вовсе не идеологии, а маски, нахлобученные на себя уголовниками, но не просто уголовниками, а обнаглевшими, набравшими критическую массу и стремящимися к власти уголовниками, а одновременно их верный признак. Второй верный признак обнаглевшей уголовщины, признак «второй степени», — либерализм, и практический, и теоретический, точнее, псевдотеоретический. Сейчас я по возможности убедительно свяжу эти явления — уголовщину и либерализм — воедино для тех, кто еще вообще этого не понял или для кого это еще не так уж очевидно.

Дело в том, что то и другое — лишь немного отличающиеся друг от друга проявления одного и того же человеческого типа, настроенного исключительно на присвоение в широком диапазоне от конвенционального присвоения «по правилам» и «законам», тип торгаша, и заканчивая неконвенциональным присвоением любой ценой, а именно силой, уголовным преступлением. Первый подтип — это европеец обыкновенный, сравнительно мягкая разновидность уголовника, второй — уголовник обыкновенный и его специализированный подвид, уголовник украинский, обнаглевший. Как мы видим, оба подтипа близкородственны. Смесь того и другого типов в свое время реализовалась у нас в России в 90-е годы прошлого века; к счастью, Россия в последний момент нашла в себе силы свернуть с этого пути, хотя сделала это с большим трудом и очень неуверенно, почти вслепую, можно сказать, инстинктивно.

Второй миф об Украине как своего рода жертве тесно связан с первым, поскольку тот предполагает, будто украинцы — обычные люди, «такие же, как мы», которые, правда, совершили ошибку, впав в отвратительный национализм, но национализм все же как-то умещается в рамки человечности, пусть и с трудом, с самого края. На самом же деле Украина — активный передовой отряд, авангард одичавшего, деградировавшего, по всей видимости сошедшего с ума, а в действительности дошедшего до закономерного предела европейской психической, нигилистической матрицы, то есть криминализированного Запада, а Европа — это, в сущности, Украина, не наоборот. Конечно, технологически и экономически она сильно или даже абсолютно зависит от Запада, но с точки зрения мотивации своего поведения вполне «самостийна», самодостаточна.

Просто уголовники искали и нашли для себя «крышу» — сильных покровителей, чьи, тоже уголовные, интересы в решающем для них отношении совпадают с их собственными. Они — акторы, а не жертва, и сознательно разыгрывают свою карту. Жертвами можно было бы считать остальное население этой территории, да язык не поворачивается на такое отождествление. Ведь были там и такие, что пытались сопротивляться. Некоторым это удалось — там, где большинство народа их активно поддержали. Это Крым и Донбасс. Другим не удалось — там, где «остальное население» с его криминальным менталитетом было безразличным или поддержало уголовников. Только этих других, оказавших сопротивление и потому репрессированных уголовниками, и можно считать жертвами — но в совсем другом смысле, нежели тот, что предполагает популярный миф.

Таковы, по моему мнению, трезвый и полутрезвый взгляды на так называемую Украину и происходящее там сейчас. Способность и потребность мифологизировать происходящее — коренная, еще далеко не изжитая черта русской психологии с ее бессознательностью и инфантильностью. Вера в миф о немецком нацизме была в свое время уместна, поскольку помогала мобилизации всех душевных сил народа в условиях смертельной опасности. К тому же тот миф был куда более сильным и суггестивным, чем нынешний, «украинский», — им обманулись в свое время не только мы, русские, но и те, кому обманываться было никак нельзя, например, Мартин Хайдеггер. Но в теперешней, тоже опасной ситуации, уместна только окончательная трезвость.

Эта трезвость позволит сделать следующий вывод: СВО, которую Россия ведет сейчас на Украине, есть, должна быть понята нами прежде всего как наша собственная внутренняя, гражданская, как уже справедливо отмечают некоторые мыслящие люди, война, война с собственной, русской преступностью — либеральной уголовщиной, коррупцией, ложью, леностью, глупостью, жестокостью и жадностью. Война эта — особого рода: мы можем одновременно ее и выиграть, и проиграть, выиграть, победив огромную организованную, поддержанную Западом шайку уголовников, и проиграть, так и не совершив исторического рывка вперед, а оставшись в промежуточном, мучительно нерешительном состоянии, между путем к народному здоровью и либерально-хамским гниением.

Май 2022

[1] Между прочим, карликовый прототип Украины породила некогда Россия — это была уголовная Желтугинская республика на берегу Амура, образованная в основном русскими и частично китайскими нелегальными добытчиками золота и окружавшей их публикой, обслугой и мародерами. Она существовала в 1883—1885 гг. и демонстрировала некоторые признаки государства и общества, включая выборного президента. Позднее, после Октябрьской революции, были и другие примеры уголовной псевдогосударственности, более близкие (к) Украине, — эфемерные образования под руководством диктаторов-атаманов (Махно и т.д.). Все они возникали в результате локального накопления удельной критической массы уголовников.