Вадим Бакусев
Заглавие, составленное из всем известных слов, предполагает, конечно, и всем известное содержание, а именно жизнь и смерть. Но я хочу придать этим словам смысл, включающий в себя и эти банальные, хотя в конечном счете и не слишком-то понятные факты жизни и смерти, и — главным образом — нечто другое, с одной стороны вторичное, а с другой, как это ни странно, все-таки первичное по отношению к ним.
Речь пойдет о тоже давно известных, но далеко не до конца изведанных вещах, смысл которых выражается терминами «сущее» и «должное», данность и задание. Если понять их во всей их глубине, то откроется огромное содержание, обычно остающееся в тени познания. Оно просто и притом необычайно важно, но многие люди его не замечают и оттого впадают в ошибки и теряют ориентацию, сами о том не зная и продолжая мыслить и чувствовать превратно.
В известном смысле сущее и должное — универсальные характеристики и даже законы мироздания, пронизывающие его снизу, от физического уровня, и доверху, до уровня человеческой психики. Сущее — импульс инерции, «желание» сохранять статус-кво, не изменяться, быть, как уже есть. Это инертность, относительное бытие. Должное — импульс движения, изменения, развития, то есть непрерывного отрицания своего прежнего состояния в пользу будущего. Это относительное небытие — отрицание бытия сущего в означенном выше смысле как насущного в пользу нового и всё нового бытия. Правда, любому движению, как известно, свойственна инерция в актуальном виде, то есть сохранение импульса и направления. А вот в инерции как состоянии, в инертности, движения нет, разве что в потенциальном виде. Но это в мире физики — там бытие и небытие постоянно меняются местами и потому относительны.
А в психике, точнее, в человеческой психике, все иначе — в силу пресловутой свободы воли. Она, по крайней мере в своей исполнительной части, выступает прерогативой сознания (которого нет в мире природы), хотя чаще всего формируется на глубоко бессознательном уровне, образуя типические установки психики. Эти установки в своем исходно бессознательном или частично обработанном сознанием виде диктуют поведение — волю, чувство и мышление — всех людей. Многообразие типических установок психики в конечном счете сводится всего к двум основным, соответствующим все тем же сущему и должному, бытию и небытию. Они-то и определяют сущность и специфические проявления жизни каждого конкретного человека.
Каким образом в нем, этом конкретном человеке, возникают и крепчают эти исходные установки — в одном человеке одна из них, в другом вторая — сказать сложно; в конце концов, это принципиально неисследимая тайна liberi arbitrii, свободной воли, жизненного выбора каждого, а влияние среды и наследственности здесь, конечно, велико, но отнюдь не абсолютно. Однако можно сформулировать их суть, а тем самым получить возможность трезво судить о многом, очень многом в человеческом мире — а может быть и скорее всего, даже обо всем.
1. Установка на сущее (бытие). В конечном счете это естественная установка человеческой психики в том смысле, что она не выходит за пределы природы и не позволяет этого делать. Это «нормальность», и она гласит: «Будь, как ты уже есть, ориентируйся на то, что уже есть: это и есть твоя высшая и, в сущности, единственная воля, ценность и цель». Это установка на количество; любые допускаемые ею изменения — изменения количественные, то есть накопление и потребление того, что есть. Любой поиск нового в ее рамках — поиск всего лишь очередных «пунктов» потребления бытия, будь то экзотические специи (я намекаю на географические открытия европейцев) или произведения искусства.
Бытийная установка — консервативная, гомеостатическая и как таковая типически женская. Это установка на сохранение любой ценой сущего, того, что уже есть. Она в принципе не допускает никакой другой установки, а встретив ее в реальности и опознав как нечто иное, стремится уничтожить: ведь, с ее точки зрения, «бытие есть, а небытия нет» и быть не может и не должно (последнее — единственный элемент долженствования в установке на сущее). Самый простой и естественный способ уничтожения иного — силовой; если он слишком труден, в ход идет ассимиляция, то есть подрыв изнутри путем наглой лжи, обмана, провокации, выматывания и заманивания, а часто комбинация обоих способов.
Таким образом, женское начало отнюдь не исключает использования силы — но это негативная, разрушительная сила ограничения, недопущения, редукции сложного до своего уровня, упрощения. Бытийно-женская стихия — это стихия уравнивания, нивелирования и однородности, гомогенизации всего и вся: ничто не смеет выделяться, выходить за пределы, особенно стремиться вверх. Она отвергает разнообразие, начальное условие становления личности, а потому обречена на вырождение, — уже из биологии известно, что жизнь возможна лишь как разнообразие видов. Полное отсутствие запретов, разрешение чего угодно следуют за ней вполне логично. Установка на сущее природна, а, следовательно, энтропийна, поскольку в качестве закрытой системы отрицает и исключает любой внешний фактор, и в своем чистом виде ведет к саморазложению, автолизу, а, значит, к небытию, к ничто в абсолютном и самом что ни на есть пошлом смысле. В целом эта бытийная установка в функциональном смысле — тело, то есть телесно-органическое целое, и плоть, то есть материя человечества. Без мужского духа она становится автолитической.
В историческом, общественном измерении бытийная установка естественным образом влечет за собой демократию. В человеческом измерении эта установка распознается очень просто — как мещанство. Если в рамках индивидуальной жизни, само по себе противное, оно может быть вполне безобидным и даже казаться позитивным, то в крупномасштабном историческом измерении бытийная установка в конечном итоге ведет к полному оничтожествлению, нигилизации подчиненных ей мещан, так называемых маленьких людей, и состоящих из них обществ, к редукции всего человеческого к сложной прикладной технологии и примитивной физиологии, сначала просто физиологии, а затем к испорченной, извращенной физиологии.
2. Установка на должное (небытие). Видимо, она такая же древняя, как само человечество, которое без нее никогда не вышло бы из пещер, но исключительно редкая, способная на время исчезать и появляться снова, с разной интенсивностью проявляться в отдельных человеческих коллективах и не проявляться в других. На самом деле именно она, а не естественная бытийная установка, и есть подлинно человеческая установка. Ее суть — стремление к качественному изменению внешней и внутренней среды, создание всего истинно нового, то есть развитие и творчество, постоянный, непрекращающийся выход за пределы сущего (см. выше). Поэтому в некотором максимально общем смысле она неестественна, даже противоестественна и «сверхъестественна», трансцендентна, а именно в том смысле, что сверхприродна, потому что постоянно выходит за пределы природы, естественно данного.
Установка на должное, на всегда «еще более должное» по своей сущности негэнтропийна, ей свойственны разнообразие, дифференциация, личностное начало и в конечном счете, то есть хотя бы в потенциальном виде, иерархия типов и личностей. Поэтому ей свойственна известная аристократичность и, следовательно, культура. Поскольку она строится как задание, в ней господствует требовательность. Эта установка, как и установка на сущее, использует силу и разрушение. Но эта сила направлена на созидание, а разрушение, отрицание — на то, что мешает движению вперед, на прорыв за границы опыта сущего. В отличие от бытийной установки, она не замкнута на себя, а имеет в виду все человечество, и главным образом его большую часть, исповедующую сущее, потому что ощущает себя ответственной за всё, а не только за себя.
В функциональном смысле эта небытийная, новаторская установка на должное по своему типу мужская, она воплощает в себе творческий дух человечества и его способность к движению, к внутреннему росту своих возможностей. Поэтому она выражает постоянное становление как переход от низкого бытия к небытию, а от него к более высокому бытию — если угодно, по формуле «бытие1 — небытие — бытие2».
Две эти установки несовместимы, поскольку по природе направлены в прямо противоположные стороны: бытийная естественно тяготеет к небытию, небытийная — столь же естественно к бытию. Мало того, обе они изначальны, примордиальны, ни к чему не сводимы и ничем не объяснимы (кроме свободы воли, см. выше). Так же изначальны их основные ценности, сущее и должное; все остальные ценности без исключения — производные, вторичные в отношении этих двух. Все, что существует и происходит в человеческом мире, в конечном счете строится на этой, и только на этой основе; значение этих исходных установок всеобъемлюще.
Следовательно, это относится и к индивидам, и к народам, и потенциально полностью объясняет их поведение, их историю. Тут возникает вопрос: а возможно ли, а бывает ли среднее состояние, совмещение, примирение обеих установок в одном и том же субъекте, человеке или народе?
Вопрос сложный, но отнюдь не неразрешимый, и ответ на него гласит: в конечном счете нет. Хотя иногда и случается, что в человеке или народе одна из установок существует в рецессивном, а вторая в доминантном виде, одна из них в силу непреодолимой естественной динамики непременно рано или поздно берет верх; полное их равновесие дало бы несчастнейших существ, оно было бы равнозначно энтропии и потому сводилось бы к сильно поврежденной бытийной установке. Пример того, к чему ведет сосуществование в одном человеке бытийной установки в рецессивном виде и небытийной — в доминантном, дан (в других терминах и понятиях) в моем очерке «Пушкин как русский символ».
Если перейти теперь от индивидов к народам и целым цивилизациям, своего рода коллективным индивидам, то следует сказать, что изначальное господство бытийной установки или ее конечная победа над небытийной, вопреки ее собственной природе — сохранению статус-кво, отнюдь не означает, будто этот статус-кво будет сохранен. Эта установка теряет свою природу в силу принципиально заложенной в ней энтропии, и теряет ее не в какую-нибудь другую сторону, а в сторону небытия как несуществования, полного исчезновения. Пример — более чем трехтысячелетняя история (я считаю, что она началась с Троянской войны) психического склада европейцев, их психической матрицы, история, которая подходит к своему жалкому концу на наших глазах. Особенно жаль древних греков и немцев, среди которых в свое время было так много «желавших странного».
Примеры противоположного не так очевидны, потому что соответствующие процессы продолжаются, находятся и еще долго будут находиться в становлении. Ближайший из таких примеров — историческая судьба России. Бытийная установка на сущее никогда не была у русских доминантной, ею была, напротив, установка на должное — этот факт нашей глубинной истории в превратном, иллюзорном виде отразился в давнем мифе о «народе-богоносце». Мы всегда были слегка «не от мира сего» — то юродивыми, православными, то Александрами Матросовыми, то коммунистами, то просто «желающими странного».
И этот же факт русской истории в реальном виде выразился в октябре 1917-го, когда вторая установка, на первый взгляд, решительно взяла верх на сравнительно небольшой, но во всех отношениях заметный исторический период, примерно до 1990-го. Решительность этой победы повлекла за собой инфляцию коллективного сознания и компенсирующую ответную реакцию — временную победу торгашеской, бытийной установки. Россия до сих пор переживает борьбу двух установок; рано или поздно победит, несомненно, традиционная для русских небытийная установка на должное (более подробно об этом см. в очерке «Эпилог. Поезд уходит?» из моего сборника «Россология»).
Как различение, понимание двух названных установок помогает разобраться в важнейших вопросах современности? Прежде всего оно упрощает их до базовых, сущностных процессов, позволяя заглянуть глубже геополитической в узком смысле и национально-этнической оболочки, шелухи, которую обычно и считают их сутью. Главный из этих процессов — всемирно-исторический, решающий для судьбы всего человечества: конфликт России и Запада. Его открытая фаза, прямое столкновение, означает, что обе установки в масштабе человеческой истории вызрели до «окончательной готовности», то есть состояния, в котором они определяют все основные стороны соответствующего им типа жизни, выяснились, выявились и окончательно разошлись в разные стороны «ринга».
Это конфликт между двумя типами цивилизации, мало того, между двумя совершенно разными типами, ветвями человечества, может быть, даже между двумя несовместимыми видами человека — не биологическими, а психологическими и социальными, конфликт непримиримый, фатальный и окончательный: один из типов, пусть и в очень отдаленной перспективе, навсегда должен стать рецессивным, другой — доминантным, но в свою решающую фазу этот процесс, начавшийся в 1917-м, входит уже сейчас, сегодня. Для России же это конфликт не только внешний и потому совершенно очевидный, но и внутренний, более или менее скрытый от глаз — конфликт с собственным монстром, публикой «либерального» пошиба.
Ближайшее к нам ответвление этого глобального конфликта в своей открытой фазе — мучительные содрогания того, что именуют Украиной, и ответные содрогания в России. Здесь снова тот случай, когда столкновение двух установок, двух человеческих типов принимают за межэтническое и стоящее за ним геополитическое. Правда, многие понимают, что никакого украинского этноса, не говоря уж о нации, не существует, но не знают, что делать с таким пониманием.
Между тем все дело ошеломительно просто: мнимая Украина — это юго-западный угол России, русское население которого под влиянием двух факторов, а именно близости Европы и тучности почв при мягком климате (то и другое подавляет умственную активность) в широких масштабах подверглось гниению; именно в таком и только в таком фантомном качестве и существует «украинская нация». Результат этого гниения — куда большая распространенность, чем в остальной России, человеческого типа, для которого характерно сочетание лености, лживости, глупости, предательства и криминально-торгашеского образа жизни и душевного склада, то есть разновидность коллективной бытийной установки. Ее, то есть ее носителей, обыкновенных бандитов под напяленной на них шкурой нацизма, конфликт с небытийной русской установкой и их союз с бытийной установкой Запада всегда были и останутся неизбежными.
Почти весь мир человеческого сознания — взгляды, в том числе классовые; философии, мировоззрения, в том числе религиозные и научные; личные и коллективные убеждения и сопровождающие их эмоциональные и эстетические оболочки — все это отнюдь не самостоятельные образования, какими чаще всего кажутся, а оформления, выражения двух фундаментальных, глубинных психических установок, о которых здесь было сказано, — бытийной и небытийной, энтропийной и негэнтропийной. И в конечном счете для всякого человека речь с той или иной степенью ясности всегда шла, идет и будет идти прежде всего о том, быть или не быть — в жизни, и о том, что эта жизнь есть постоянный жестокий конфликт между быть и не быть. И каждый живший или ныне живущий так или иначе уже сделал свой выбор, а все будущие так или иначе сделают его, тем самым направляя свою и общую жизнь в ту или другую сторону.
Постскриптум. Пока я писал этот очерк, глобальный конфликт описанных мной установок разразился, вступил в свою решающую фазу открыто. Отрадно сознавать, что Россия была инициатором этого конфликта, теперь ситуативно, а по сути, втайне, — с 2000-го года. Прекрасно, что здесь, у нас, мыслящие люди справедливо понимают нынешнюю ситуацию как «начало новой исторической эпохи» — так оно, к счастью, и есть.
Февраль 2022