«Внеземной разум» и его поиски
Вадим Бакусев
Паранойя как массовое явление, психическая патология матричного сознания, закономерная и потому неудивительная, сопровождается другими его негативными проявлениями, которые патологией не считаются, то есть не подлежат лечению. К ним относится печальная инфантильность установок коллективного сознания Запада в некоторых общемировоззренческих сферах — специфических интересах, уже больше века часто волнующих многие незрелые души.
Речь идет об упорных, напряженных поисках «внеземного разума», желательно братского, так называемых инопланетян или пришельцев, и их предполагаемого фона — внеземной жизни в любых формах вообще, поисках, предпринимаемых с вполне серьезными, а, может быть, даже благородными намерениями. Поразителен самоуверенный напор, с каким западные ученые умы, и дипломированные, и фальшивые, высчитывают вероятности существования потусторонних разумов на основе совершенно произвольных значений, а затем, получив желанную величину, принимаются разыскивать в космосе своих братьев на основе тоже вполне произвольных интерпретаций очень неточных данных астрономических наблюдений. Они уже почти воочию видят разыскиваемых — и нередко в формах, услужливо подсказанных писателями и режиссерами-фантастами, или под хруст попкорна из миллионов челюстей благосклонно внимающих им зевак оптимистически гадают на кофейной гуще о том, гуманоидами «окажутся в конце концов» инопланетяне или нет.
Их не пугают даже собственные выдумки о том, что инопланетяне могут оказаться враждебными к землянам, мало того, прямо-таки людоедами. Для них это, видимо, естественно, ведь на инопланетян ученые проецируют собственное бессознательное представление о человеке как амбивалентном существе, то ли добром, то ли злом.
Впрочем, как раз с писателей-фантастов спрос невелик, хотя именно они уже давным-давно, еще во времена поздней Античности (Лукиан с его лунными и даже солнечными жителями, правда, сатирическими), проторили путь для ученых и вольно или невольно направили их интерес в эту сторону. В конце концов, на то они профессиональные выдумщики. Но им, а именно лучшим из них (к примеру, братьям Стругацким — Странники, Ст. Лему — Океан), были нужны не «реальные» внеземные разумы, а возможность поставить важные общие вопросы и задуматься над загадками человеческой жизни и истории, заставив заняться ими как можно большее число людей.
Но с особенно яростной надеждой ученые под сочувственные взгляды толпы пытаются обнаружить жизнь за пределами Земли, жизнь в любой ее форме, пусть даже неразумной, хотя бы и простейших микроорганизмов, лишь бы то была другая жизнь. Эти ученые, взявшие на себя смелость говорить от имени всего человечества, явно страдают от одиночества. Выдуманный ими сакраментальный вопрос «Одиноки ли мы во Вселенной?» на деле и впрямь выражает некоторую коллективную психологическую реальность, сущность которой — страх стать самим собой, добровольно покинув теплое хлевное лоно коллективности.
Надо сказать, что этот мотив — не прерогатива европейской матрицы. Вопрос об одиночестве человечества, как и судорожные, молитвенные попытки ответить на него отрицательно, с удовольствием выслушивают представители и других, нематричных частей света, насколько они причастны к осознанию себя частями человечества как целого. Это и не удивительно, ведь стремление порвать с узами коллективности в пользу личностного начала предпринимались лишь дважды за всю историю — в эпохи Возрождения и романтизма — и осталось уделом очень немногих.
Джордано Бруно именно в первую из них действительно, как ни странно, в этом отношении опередил эпоху своим учением о множественности обитаемых миров, бессознательно предугадав страх европейской коллективности перед этим ужасным вселенским одиночеством, и в таком смысле католическая Церковь наказала его зря, ведь и она — выразитель идеи коллективной «всемирности», католичности, а, значит, Бруно, выразив чаяния коллективного начала, для нее скорее союзник. Ей, напротив, следовало бы его поощрить и наградить, если бы она была способна посмотреть на явление коллективности под другим углом зрения.
Но, может быть, поиски внеземного разума хоть сколько-нибудь целесообразны в каком-то косвенном выражении с точки зрения пользы для человечества? Может быть, только в ходе этих поисков, пусть и как их побочный продукт, можно обрести какие-то ценные знания и технологии для применения на Земле? Это, конечно, может быть, хотя даже если и так, лучше было бы тратить производительные силы человечества на другие, более реалистические цели, тем более что эти силы и так тратятся на деятельность ученых, часть которых, вероятнее всего, — мошенники или по меньшей мере фантазеры. Фантазии стали основным modus operandi именно здесь, в сфере космологии: темные энергии, темные материи, все новые и новые гипотетические элементарные частицы и другие весьма сомнительные «сущности» ученые сыплют, как из рога изобилия. Что уж говорить о «черных дырах», любимом детище этой науки!
Кстати, черная дыра, даже если в действительности ей что-то соответствует, есть классическая бессознательная проекция собственного внутреннего состояния — состояния ничтожной европейской души, подвергающейся энтропии. Архетипическим прообразом такой проекции был юмористический рассказ чуткого к бессознательному Густава Майринка «Черный шар», написанный еще в самом начале 20-го века. Черный шар, случайно, вернее, по ошибке возникший медитативными чарами двух индуистов-«кающихся», ведет себя там точь-в-точь, как черная дыра нынешних космологов, тогда еще не известная, — только в европейском (кажется, венском) демонстрационном зале и на глазах толпы: он начинает засасывать в себя окружающие предметы, публика в панике бежит, а мудрые индусы хладнокровно готовятся перейти в «негативную сферу бытия» (поскольку твердо знают, что шар постепенно засосет в себя все мироздание), не видя решительно никакой разницы между ею и позитивной стороной. Надо сказать, прогностические способности Майринка подтверждены свежей исторической реальностью: в другом его рассказе, тоже юмористическом, власть над миром получает отоларинголог.
А может быть, учеными движет тут невинный научный и просто человеческий интерес — любопытство или, лучше сказать, любознательность? Против здоровой любознательности возразить было бы нечего — космос надо исследовать по мере возможности, и для роста человеческого сознания, и для практической пользы. Я и сам не отказался бы при случае узнать с абсолютной достоверностью о существовании какого-нибудь внеземного разума или хоть каких-нибудь форм жизни, но, если бы мне этого сделать не довелось, не ощутил бы никакой потери или, иначе говоря, и глазом не моргнул бы. Почему? Потому что вижу другую, бесконечно более важную задачу — познание собственного человеческого разума.
Есть и другая мыслимая причина: случись такое, фантастический диалог между нашим и другим разумом оказался бы совершенно бесплоден. Ведь если тот, иной разум был бы уровнем ниже, чем наш, общаться с ним было бы просто неинтересно для нас и опасно для него: он был бы только сбит с толку и травмирован. То же, только «в другую сторону», можно сказать и об общении с разумом уровнем выше нашего. Обе возможности, кстати, были осмыслены писателями-фантастами, к примеру, теми же Стругацкими. А общение с разумом нашего уровня было бы опять-таки неинтересным — мы не смогли бы сообщить друг другу ничего нового, кроме мелочей, и только убедились бы в нашей одинаковой силе и одинаковом бессилии. Мы были бы не в состоянии помочь друг другу чем бы то ни было, и на этом, к нашему общему смущению, дело закончилось бы.
Что же все-таки не так с поисками внеземного разума, поисками, вполне нездоровыми? То, что ищущие не знают, что, собственно, они ищут на самом деле. А ищут они на самом деле две вещи. Во-первых, то, чего нет у них самих, — имеющий разум разума не ищет. Зияние разума при наличии исчисляющего рассудка: вот неразрешимая проблема европейской психической матрицы. Но, не имея собственного разума, невозможно найти другой разум, ведь, чтобы сделать это, надо знать, что он такое.
Вторая загадка этих поисков разрешается, если понять их как проявление глубочайшей инфантильности, присущей матричной психике. Эта инфантильность — следствие как раз отсутствия разума как живой связи двух сфер психики, сознания и бессознательного, связи, сообщающей человеческой душе энергию творчества и способности сознания к росту. Взрослеющее, взрослое сознание — это и есть перманентный результат работы разума. Его изолированный осколок, матричный исчисляющий рассудок, не растет — он только накапливает все больше информации и с детской самоуверенностью и наивностью оперирует ею.
Инфантильность западной науки в поисках внеземного разума проявляется как ее бессознательное желание снять с себя ответственность и переложить ее на кого-то, кто старше, взрослее, кто сможет решить все страшные реальные проблемы, все параноидные фобии, в ловушку которых загнал себя матричный рассудок. А поскольку кроме себя, нищего духом, он не видит на Земле ничего, то, разумеется, ищет эту удобную для себя инстанцию вне Земли. Прежде такой инстанцией был Бог, обещавший: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное» (космос). Но потом Бог, как известно, умер, и матричный человек, взваливший было на себя всю ответственность, понял, что нести ее ему одному как-то тяжело, неудобно, одиноко и страшно. Потому-то ему и понадобился воображаемый компаньон, желательно более сильный и умный, — внеземной разум, волшебная палочка инфантильности. Его поиск продлится недолго — пока существует сам матричный человек.
Ту же глубочайшую инфантильную безответственность можно видеть и в обратном движении западных умов, а именно в их стремлении вынести земную жизнь за пределы Земли, в космос, поначалу на соседние с ней планеты, а там, глядишь (воображают они), и на дальние звезды. Никакой глобальной катастрофы, вынуждающей человечество или его часть переселяться таким вот образом (соответствующий обычный сюжет фантастики), при этом пока не наблюдается, хотя, возможно, названные умы ее и ожидают, а, может быть, бессознательно расценивают жизнь своей цивилизации как уже состоявшуюся катастрофу — и по праву. И не означает ли горячее стремление вон с Земли разочарования западных умов здешней, своей жизнью в целом, ее отрицания и желания, решительно зачеркнув ее, организовать новенькую жизнь, например, на Марсе и воспользоваться другим концом той же волшебной палочки?
Человечество, насколько оно поддалось матрице, безусловно, испортило свою жизнь, обезобразило ее до предела, обесценило ее до нуля, до nihil. Но бросить сломанную игрушку и капризно требовать другой, новой, или отказаться от своей матери и предательски искать другую, получше, — нигилистический удел снизу доверху испорченного ребенка, не понимающего, что готовой новой и другой нет и не будет. И если какому-нибудь маску (нынешнему или будущему) удастся перетащить часть земной жизни на Марс, то вместе с ней он перетащит туда и всю свою порчу, то есть порчу западной цивилизации, а потому испортит и его, прежде, конечно, объявив своей собственностью. Не стоит ли вместо этого для начала хотя бы попытаться спасти, исправить свое, сломанное? Такое матричным умам и в голову не приходит, да и не может прийти, — ведь для них что упало, то пропало.
А остальные, не поддавшиеся матрице или сознательно избавившиеся от нее (я надеюсь, что когда-нибудь это будем мы, наконец очнувшиеся и прозревшие русские), свободные от этого иллюзорного, но тяжкого бремени, будут осваивать внутренний космос — космос души и ее дальние звезды. И уже через него — космос, видимый вовне, и его звезды. Взрослеющее человечество, не ощущая никакого дискомфорта от своего одиночества во Вселенной, будет только гордиться им, но не исключать и никаких других возможностей, мечтать о звездах и осваивать их ради познания, а не корысти.
Апрель 2025