Принципы российского фундаментализма

Сергей Корнев

Источник: http://kornev.chat.ru/rus_fun.htm

май 1999 — июнь 2000

Быть российским фундаменталистом — значит верить, что Россия — особая самостоятельная цивилизация, и видеть в этой самостоятельности главный залог ее будущего. Вообще «фундаментализмом» называют любую программу возвращения к собственным корням и базовым ценностям человеческого существования. Каждая культура имеет свой собственный фундаментализм, который может сколь угодно отличаться от других, свойственных иным культурам. В этом тексте разъясняются некоторые важные принципы российского фундаменталистского проекта, — и прежде всего те из них, которые, несмотря на изобилие почвенно-патриотической литературы, остаются недостаточно проясненными, хотя обозначены впервые еще славянофилами и русскими евразийцами.^**1

Источник проблем
Самобытность и развитие
Свобода и собственный путь
Справедливость и соборность
Где искать «национальную идею»?
Китеж против Четвертого Рейха
Духовная суверенность
Символ веры
Приложение. Краткая сумма российского фундаментализма

1. Источник проблем

Проблемы, с которыми сталкивалась Россия на протяжении последних трех столетий, имеют причиной конфликт между развитием и самобытностью. Источник проблем — неумение поставить самобытность на службу развитию, а развитие — на службу самобытности. В России укоренился миф о том, что развитие необходимо уничтожает самобытность, а самобытность — тормозит развитие. Приверженность этому мифу — общая черта и эпохи Романовых, и советского периода, и реформ последнего десятилетия. Все эти три последовательно сменявших друг друга режима — варианты одной и той же партии вестернизаторов. И Романовы, и большевики, и реформаторы 90-х действовали по одному сценарию: брали «самые передовые» на тот момент западные идеи и пытались любой ценой подогнать под них российскую реальность, вместо того, чтобы использовать возможности развития, скрытые в ней самой. В каждый из этих трех периодов успех приходил только тогда, когда эти заимствованные институты и формы жизни в каких-то своих аспектах случайно входили в резонанс с культурными традициями российской цивилизации. В большинстве же случаев, оторванные от своей почвы, эти институты и формы жизни мутировали и принимали извращенную форму, обращаясь в свою противоположность. В результате даже успешные попытки внедрения западных институтов принесли множество деструктивных последствий для культуры и природы, а «догоняющее» развитие непрестанно перемежается кризисами и катастрофами.

Само по себе заимствование чужого опыта ничего плохого не несет, но простая «пересадка» экспортированных институтов и структур невозможна, они могут прижиться, только органично вписавшись в местный культурный контекст. Приверженцы тотальной вестернизации, пытаясь строить новое, на корню разрушали автохтонные институты и традиции, но в полной мере заменить их не могли, не могли совладать с базовой ментальностью, вместить ее в новые формы, что приводило к культурному упадку и деградации. Они пытались выкорчевывать недостатки русской ментальности, а на деле уничтожали только достоинства, тесно связанные с этими недостатками и являющиеся их оборотной стороной, — сами же недостатки от этого только расцветали. Заканчивалось все извращенным синтезом автохтонных традиций и заимствованных институтов, когда соединялись самые худшие черты одного и другого. Прочно укоренялась только всякая зараза, вроде полицейского пруссачества, насаждавшегося Романовыми, и западной воли к тотальной унификации и общему для всех стандарту, укоренявшейся в советское время. Все остальное приживалось плохо, а нормальному самобытному развитию был сломан хребет. Цивилизация утратила способность к органичному развитию, к развитию, исходящему из собственных принципов.

Мы живем на развалинах сказочной цивилизации, которая обладала всей полнотой культурного богатства и могла органично породить из себя все необходимые для развития институты и формы жизни. Основы этой цивилизации целенаправленно разрушались на протяжении трех веков и продолжают разрушаться сегодня. «В страшном сне не привидится, сколько всего уничтожила западноевропейская культура в областях, относящихся к сфере ее влияния, посредством реформ, проведенных в ее собственном стиле…»^1-1 Вестернизаторы хотели сделать Россию современным развитым государством, но не сумели увидеть в российской самобытности ресурса, который мог бы обеспечить такое развитие. Они сделали ставку на развитие любой ценой, в ущерб самобытности, и привели Россию к полному краху.

Однако и противоположная ставка, на ├самобытность любой ценой, сегодня будет тоже ошибкой. Самобытность — это не данность, а то, что нужно восстановить, воссоздать, довести до уровня современной эпохи. При этом все хорошее, что было построено за последние 350 лет, тоже входит в наши «начальные условия», тоже должно быть сохранено и развито дальше. Прежние вестернизаторы, Романовы и большевики, сумели, пусть и ценой колоссальных жертв, защитить страну от врагов, превратить ее в мощную индустриальную и научную державу, в мировой центр образования и культуры, и было бы глупо отказываться от всех этих несомненных достижений. Нынешние вестернизаторы, несмотря на ошибки и преступления, помогли разбудить в народе исконно русское стремление к свободе и самостоятельности, которое должно быть не отброшено, а наоборот, максимально развито, поскольку именно оно является основанием самобытности.

Речь идет о самобытном развитии, а не о самобытной стагнации. Традиция жива лишь постольку, поскольку она развивается и соответствует времени. Мертвая традиция — это не традиция, а маскарад для туристов. Российская самобытность сегодня — это прежде всего воля к самостоятельному развитию, духовная суверенность, готовность полагаться на свой разум и свои духовные традиции, используя при этом все достижения мировой цивилизации.

Сочетание самобытности и развития долгое время было невозможным, потому что была подавлена духовная суверенность России. Духовная суверенность — это воля к свободе и самостоятельности, опора на собственный разум и собственные духовные принципы. Духовно суверенная культура использует чужой опыт как средство на службе у собственных принципов (в ряде аспектов это происходит, например, в Японии, Китае, Иране). При этом чужие достижения органично встраиваются в собственную культурную логику. Вне духовной суверенности попытка использовать чужое ведет к полному «обращению» в чужое, к духовному холопству (как происходит сегодня в России), когда не мы используем чужое, а чужое использует нас. Когда духовная суверенность наличествует, даже недостатки национального характера начинают играть позитивную роль и неожиданно оборачиваются достоинствами, а когда ее нет, даже достоинства начинают только мешать.

Духовная самостоятельность России была подорвана верховной властью, которая в течение трех с половиной столетий ликвидировала пространство свободы, подчиняла всю жизнь страны тотальной регламентации и унификации, оправдывая это необходимостью укреплять материальную мощь. Сегодня, в постиндустриальном мире, в мире «Третьей волны»,^1-2 которая пришла на смену индустриализму, развитие больше не связано с тотальной централизацией, унификацией и регламентацией, снова стали продуктивными многообразие и уникальность. Сегодня у России появился шанс восстановить свою самобытность и превратить ее в основную движущую силу развития. В этом мире нерастраченный потенциал духовной и личностной полноты дает России колоссальное преимущество. Хотя Россия в XVIII-XIX и особенно в XX веке тоже прошла через западную газонокосилку, которая разрушала исконный уклад ее народов, вытравляла их культурные традиции, здесь она работала не так долго и, что самое главное, была навязана насильно, а не рождена изнутри, из самого духа цивилизации, как на Западе. Именно с этим связан давно замеченный парадокс, что русское сознание с особой легкостью усваивает как раз самые современные технологии и способы действия, что во всем, что касается нетривиального мышления, в изобретении схем и моделей (в разных областях — от науки и техники до военной стратегии и разведки) жители России не уступят никому в мире. Если мы сумеем поставить на службу развитию духовный потенциал нашей цивилизации, уникальные особенности российской ментальности, XXI век будет нашим веком. Но для этого их нужно использовать и бережно сохранять, а не истреблять и выкорчевывать, что делают сегодня.

История России показала, что с утратой духовной суверенности все теряет свой смысл, даже военная и экономическая мощь не может спасти страну от саморазрушения. Именно этот урок преподнес нам итог трех попыток вестернизации. Конечно, мы не отказываемся от своего прошлого. Это наше прошлое, прошлое нашего народа, оно сделало нас такими, какие мы есть, — и если мы сейчас понимаем что-то, чего не понимали наши предки, значит опыт истории не прошел зря, мы научились на их ошибках. В истории России XVII — XX века было много славных страниц. И Романовы, и лучшие из большевиков, и многие из тех, кто пошел за реформаторами 80х-90х, искренне хотели России добра, как они его понимали. В конце концов, именно они, на опыте собственных ошибок, помогли нам усвоить эту истину: духовная суверенность — это основа всего. Без этого все рушится и идет прахом, все успехи оказываются мнимыми, а все победы обращаются в поражения. Тем более это верно в наш век, когда сфера идеологии, информация и пропаганда, играет неизмеримо более важную роль, чем раньше. Сегодня информации уже нельзя поставить искусственных преград, поэтому духовная суверенность, воля к самостоятельности, вполне осознанная верность народа своим традициям, превращается в главную опору любой суверенности. Народ, потерявший духовную суверенность и привязанность к собственным корням, теряет в этом мире право на жизнь и неминуемо терпит поражение.

2. Самобытность и развитие

Курс на самобытное развитие российской цивилизации должен стать сознательной политикой государства и народа. При этом нужно делать ставку на органичное развитие своих традиций и институтов, а не на эксперименты по трансплантации. Чужой опыт необходим только тогда, когда он гармонично вписывается в ткань нашей культуры и помогает восстановить наши же собственные традиции и нереализованные возможности развития, уничтоженные многовековым гнетом верховной власти (например, традиции свободы и самоуправления). Нужно признать за Россией право на цивилизационную инаковость. Нужно восстановить самостоятельность российской цивилизации, нужно возродить не только экономическую и политическую, но и духовную суверенность России. Не все, что признано добром на Западе, Юге и Востоке, будет добром и для России — здесь, в российских условиях, многие иноземные ценности и институты обращаются в свою противоположность. Важно понять: даже «недостатки» нельзя подавлять и выкорчевывать, если эти недостатки укоренены в базовой ментальности, потому что такое вторжение все равно закончится крахом, а заодно приведет и к уничтожению многих достоинств, которые являются их оборотной стороной. Все, что мы можем — найти за этими недостатками комплиментарные им достоинства и попытаться развить их так, чтобы они компенсировали исходные недостатки.

Самобытное развитие — это развитие «снизу», от земли, от человека, оно невозможно без самостоятельности регионов и пространства для личной инициативы. Государство может создавать условия для самобытного развития, но само это развитие сверху, из центра инспирировать нельзя. Унитарное чиновничье государство не может являться фундаментом нашей самобытности, таким фундаментом может стать только местное и региональное самоуправление, возвращение к традициям доромановской Руси. Вместо унитаризма и федеративного национализма нам нужен традиционный для старой России имперский регионализм.

Чем имперский регионализм отличается от унитаризма? Имперская власть должна быть созидательной и активной, но это должна быть активность на службе у свободы, которая имеет одну единственную цель: создание политической, экономической и информационной среды, благоприятной для самостоятельного развития российских земель. России должно быть много. Нам не нужны приглаженные под один шаблон безликие «штаты» или «губернии, нам нужны свободные российские земли, бесконечно разнообразные, не похожие одна на другую. Чем имперский регионализм отличается от федеративного национализма? Тем, что самостоятельность регионов не должна разгораживать страну внутренними барьерами, приводить к дискриминации по этническому признаку или по принципу происхождения, как сегодня. В каждом уголке России должны быть обеспечены абсолютно равные права для всех российских граждан.

Самобытность России требует свободного равноправного развития ее регионов и народов. При безусловном единстве страны и предотвращении сепаратизма необходимо экономическое и культурное рассредоточение. Здесь говорится о «рассредоточении», а не о «децентрализации», чтобы подчеркнуть главное: все регионы России должны составлять единое экономическое, культурное и информационное пространство, пространство без границ и искусственных барьеров, но в этом пространстве они должны быть абсолютно равноправны. Нужно уничтожить этот дикий гиперцентрализм, когда вся экономическая, общественная и культурная жизнь страны сосредоточена в столице и еще двух-трех вестернизированных мегаполисах. Нужен культурный и экономический подъем всех российских земель, нужна радикальная политика по выравниванию их экономического и особенно культурного потенциала. Без такой политики никакой самобытности быть не может.

Ни один из регионов не должен жить за счет перекачивания сил и ресурсов из других регионов, не должен навязывать другим свой политический, экономический, культурный, идеологический, информационный диктат. Гиперцентрализация экономической и культурной жизни обеднила и подавила жизнь российских земель, затормозила их самобытное развитие. Диктатура центра, который играет роль культуррегера и навязывает всей стране, как ей жить, должна быть навеки уничтожена. Один из механизмов для этого — перенос столицы из Москвы в специально построенный правительственный город, который будет расположен ближе к географическому центру страны и не будет являться экономическим и финансовым центром.

Диктатуру центра, который подавляет регионы и берет на себя роль «цивилизатора», часто оправдывали необходимостью развития, «движения к Европе», на деле же прививали всеобщее рабство и обезличенность. Получался синтез примитивного деспотизма с по-европейски отлаженной машиной подавления. Эта линия стала преобладать в Московском государстве со времен Грозного и Годунова, привела к Смуте, а потом окончательно победила при Алексее Романове. Романовых, начиная с Петра, обычно называют европеизаторами России, но на самом деле вплоть до реформ Александра II «европеизации» подвергался только государственный аппарат и малочисленная верхушка общества, а развитие общества в целом двигалось вспять, были свернуты даже те институты гражданского самоуправления, которые существовали во времена Ивана III и Михаила Романова. Настоящая европеизация может идти только «снизу», через развитие общественного самоуправления, через привыкание людей к свободе и самостоятельности, через создание среды органичного самобытного развития, которое невозможно без определенного пространства свободы, — именно это систематически подавлялось в России с середины XVII по середину XIX века. Об откате назад свидетельствует хотя бы то, что после 200 лет «европеизации» уровень развития парламентаризма, гражданской ответственности, политической культуры в обществе был ниже, чем во времена Земских соборов. Великий народ, с древними традициями самоуправления, был превращен в темное бесправное быдло. В целом вестернизаторы к середине XIX века увели Россию от Европы дальше, чем татарские ханы, запоздалые реформы здесь изменить ничего уже не могли, а революция лишь привела внешнюю форму в соответствие с реальностью. История России воочию показывает, что настоящее развитие может быть только развитием «снизу». Об этом нужно вспомнить сегодня, когда страну снова ведут по романовскому пути: обеспечивая европейские стандарты для незначительного меньшинства, остальной народ обрекают на нищету, бесправие и обезличенность.

Самобытность, особенно в сфере культуры, нужно понимать в конструктивном, а не в запретительном ключе. Это культурная доминанта, стержень общественной политики, когда общество сознательно культивирует все самобытное и ставит преграды на пути агрессивных форм экономической и культурной экспансии извне. Но при этом не свертывается ни свобода слова, ни идеологический и культурный плюрализм. Речь идет не о подавлении иного, не о навязывании утвержденных свыше стандартов, а о создании условий наибольшего благоприятствования для самостоятельного развития. Свобода здесь превыше всего, а в противном случае все закончится маразмом и стилизацией: пушкинизмом, матрешками и балалайками, возведенными в ранг государственной политики. Требуется не реставрация, не гальванизация, не музей, не директивы сверху, не телевизионная симуляция «народности», не фальшивая стилизация под «посконно русское», давно уже ставшая прибежищем русофобии, а органичное развитие новой современной культуры, развитие «снизу», из провинции. Возрождать нужно не старые культурные формы, а собственную культурную логику нашей цивилизации, которая подчинит себе вполне современные формы и жанры.

Курс на самобытность не означает изоляционизма и ксенофобии, — напротив, полноценное включение в мировое сообщество в качестве равноправного партнера возможно только на платформе самобытности. Самобытность не исключает самых оживленных политических, экономических и культурных контактов с остальным миром, которые превращают Россию в органичную часть мировой цивилизации. Именно в ходе таких контактов подтверждается и осознается инаковость, непохожесть, взаимодополнительность различных культур и цивилизаций, становится очевидным, что без любой из этих культур мировая цивилизация будет неполной и ущербной. Цивилизационная самобытность России объединяет ее с миром, а не разъединяет. Россия нужна человечеству именно как Россия, а не как дубликат какой-то другой страны.

Тот, кто на разговоры о российской самобытности отвечает обвинениями в ксенофобии и шовинизме, идет на заведомую ложь, этим он просто оправдывает свою ненависть к российской инаковости. Но и тот, кто дорожит российской самобытностью, должен понять, что изоляционизм как политика — это не выход. Показатель здоровья национальной культуры — когда она нормально себя чувствует, общаясь с другими культурами, когда любопытство к чужому не приводит к отречению от своего. Грош цена такой самобытности, которая рушится от первого же соприкосновения с внешним миром. То, что люди в массовом порядке отрекаются от своего и тянутся к чужому — это болезнь культуры, а не вина отдельных людей. Самобытность должна быть сильной, напористой, — она сама должна заражать другие культуры, заставлять их ориентироваться на нее, подражать ей, делать ее примером. Наша культура должна иметь естественный иммунитет против западного масскульта, должна поднимать сознание людей на новый уровень, где этот масскульт уже побежден, переварен и снят. Нынешняя экспансия примитивного западного масскульта связана с болезнью нашей культуры, с тем, что много столетий у нее отнимали возможность свободного развития, навязывали чужие стандарты и заставляли смотреть на себя чужими глазами.

Другая причина — ограниченное знакомство с отечественной культурой, когда на нее смотрят через призму советского официоза и светской культуры XVIII — XIX века, не имея реального представления о культуре допетровской Руси, о церковной культуре, о мире русских монастырей, который жил и развивался даже в пошлом XIX веке, о сказочном культурном многообразии российских народов. На этом огромном древе творения светской культуры XIX-XX века, при всем ее богатстве, — всего лишь боковая и не самая значительная ветвь. Яркого, притягательного и экзотичного в культуре и истории народов России хватит на несколько континентов, просто наша система воспитания устроена так, что все это богатство остается белым пятном, а вместо него подсовывается лубочная картинка, примитивный псевдопатриотический шаблон. В результате о Франции мушкетеров наши дети знают больше, чем об эпохе Ивана III, когда Россия стала Россией; о крестоносцах и ковбоях они могут рассказать больше, чем о казаках и старообрядцах; они читают бред Кастанеды и ничего не знают о культуре народов Сибири, которые в смысле экзотики не уступят никаким индейцам. В школе они слышат сотни имен писателей, мыслителей, ученых всех стран и народов, но мало кто из них назовет хотя бы три имени из богатого духовного наследия российских XIV — XVII веков, эпохи расцвета самобытности, не знает, о чем тогда думали, о чем спорили и писали книги. Что говорить о детях, если даже для культурных образованных людей Маркс, Фрейд и Ницше — более знакомые персонажи, чем Хомяков, Розанов, Леонтьев. Они осведомлены о тонкостях западной философии, о последних модных новинках западной культуры, но не имеют представления о двухтысячелетней традиции святых отцов, которая впитала в себя все лучшее из наследия античной культуры и предвосхитила многое из того, что для западных мыслителей стало открытием только в XX веке. Они восхищаются провинциальными безделушками Борхеса, когда он популяризирует наследие ближневосточных мистиков и эллинистических гностиков, — и не имеют понятия о бесконечных лабиринтах доктрин и учений, созданных различными толками старообрядцев, которые по своей экзотике и глубине не уступают античному гнозису.

Изменить эту ситуацию — и чужая культура больше не будет врагом, она превратится лишь в объект отстраненного любопытства. Культурная экспансия Запада, Юга и Востока объясняется только тем, что от нашего народа скрывали и продолжают скрывать его собственное культурное наследие. Это прямая вина нашей интеллигенции, значительная часть которой отреклась от российской цивилизации и составила как бы отдельный от России мирок, сосредоточенный на собственных сословных псевдопроблемах. В этом мирке горизонт закрывает стандартный набор местечковых авторитетов, а постижение собственной культурной традиции подменяется калейдоскопом лубочных картинок из всех культур и эпох, — и этот карикатурный винегрет называют «образованием», «культурой» и «духовностью». Но ничто не потеряно — все великое, что сейчас забыто, еще займет должное место в нашей культуре, как произошло в своей время в Европе с полузабытыми Бахом и Шекспиром, — и наоборот, всякий мусор, внешний и внутренний, который за это время занял святое место, будет сметен, как и ему и положено, в мусорную кучу, будет пылиться в архивах, интересный лишь историкам и культурологам. Японский философ Цунэтомо писал: «человек может изучать чужие традиции лишь в дополнение к своей собственной. Но когда человек глубоко постигает собственную традицию, он понимает, что у него нет больше нужды расширять свои знания».^2-1 Восстановим духовную суверенность России — тогда к нам вернется и нормальное отношение к своему и к чужому.

3. Свобода и собственный путь

Величайшая ошибка отечественного патриотического движения, которая дорого будет строить нашему народу, — то, что ценности патриотизма искусственно противопоставляются ценностям свободы, — как будто возможна свобода без самобытности и самобытность без свободы. Физиономия наших патриотов сегодня такова, что «патриотизм» в сознании большинства (и что самое страшное — в сознании молодого поколения) прочно отождествляется с идеей полицейского государства. Между тем, именно в истории России патриотизм и самобытность были самым тесным образом связаны с идеей свободы. Вспомним старообрядцев-беспоповцев Поморья и Поволжья: наиболее автохтонное и самобытное сообщество русского народа в то же время было и самым вольнолюбивым, самым решительным на эксперименты в области духовного, самым непреклонным в своей свободе, предпочитая покорности неправедным властителям жизнь в глухой тайге или мученическую гибель.

Свобода и самобытность — просто разные названия для одного и того же. «Самобытной» культура или отдельная личность становятся тогда, когда живут по собственной воле, не оглядываясь на других, подчиняясь только своей совести и движениям своей души. Без свободы для каждого отдельного человека не может быть самобытной и культура в целом. Самобытность — это не этнографический музей для туристов, а живое разнообразие, она требует максимального развития всех возможностей и задатков, заложенных в культуре данного народа. Этого разнообразия невозможно добиться без свободы. И наоборот, защищая самобытность России, мы защищаем в том числе и свободу личности, право на собственный выбор, право стоять на своих ногах, думать своей головой, следовать собственной воле. Мы защищаем право на творческую свободу, право построить в России такую жизнь, которая больше всего устроит нас самих, а не кого-то другого, мы защищаем наше право жить так, как нам нравится.

У каждого народа, у каждой цивилизации свои представления о свободе. Например, то, что кажется свободой жителю мегаполиса, обитателю степных просторов покажется тяжким рабством, и наоборот. Нам дорого именно то представление о свободе, которое укоренено в российской ментальности. Нам нужна не абстрактная свобода, а русская свобода: такое состояние общества, где российский по духу человек находит больше всего возможностей проявить свои способности; такое, чтобы энергия его души входила в резонанс со средой существования, чтобы среда существования стимулировала, а не подавляла его природные задатки. Российский фундаментализм — это такой строй, который предоставит максимум свободы человеку с российской душой. Здесь на первом месте стоит свобода созидательного труда, свобода духовного поиска, свобода непосредственного и неподконтрольного общения со своей природой, своей землей, своим Богом, и не ценится высоко комфорт и свобода безграничного потребления, столь дорогие для западного человека.

Настоящая свобода — это свобода быть самим собой. Свобода невозможна без самобытности; свобода — это и есть право на самобытность. Человек может реализоваться по-настоящему лишь в рамках родной ему самобытной культуры, которая максимально соответствует его базовой ментальности. Полноценная свобода, дающая человеку шанс раскрыть все свои способности и задатки, затруднительна в рамках чуждой ему культурной среды, которая его угнетает и сковывает. В рамках чужой культуры свобода быть самим собой будет неизбежно ограничена, человеку придется быть кем-то другим, насиловать себя, отказываться от своей сущности. Его образование и культурный рост в чужой среде будут идти не по принципу развития, когда укорененное с детства становится фундаментом для взрослого опыта, а по принципу вытеснения, когда базовая ментальность вовсе уничтожается, подавляется и замещается чем-то другим. При этом он не становится полноценным представителем другой культуры, а повисает где-то посередине, оторванный от истоков собственной души. Его личность становится убогой и примитивной.

Настоящая свобода — это право на уникальность, право на личную судьбу, право быть личностью. Это свобода личного свершения, свобода оставить после себя заметный и важный след. Максимум свободы достигается там, где все духовные и природные способности человека подвергаются наибольшему испытанию, где сам он как свободная личность нужнее всего, где он незаменим. В рамках своей цивилизации, особенно если она молодая и развивающаяся, эту свободу осуществить проще, чем в рамках чужой, тем более если она зрелая и переразвитая. В богатой и разнообразной чужой культуре человеку предоставлено множество уже готовых типовых возможностей выбора, созданных другими людьми, а в еще молодой и бедной готовыми возможностями своей культуре за каждый выбор нужно бороться, — ему приходится не столько вписываться в уже готовые альтернативы, сколько самому их создавать на пустом месте. Зато появляется возможность себя проявить, зато это будет именно его выбор, а не чей-то другой, зато результат его труда, его след в жизни будет по-настоящему весомым. Понятно, что тот, кто дорожит свободой личного выбора, выберет именно последнее. Только участие в строительстве собственной самобытной цивилизации делает человека по-настоящему свободным.

Вестернизаторы пытаются подменить настоящую свободу, т.е. свободу творчества, свободой потребительского выбора, свободой выбирать между пепси и кока-колой, между разными жвачками, сигаретами и звездами поп-культуры. Они хотят лишить человека уникальной возможности самому творить свою жизнь, свою культуру, свою судьбу, самому создавать свою страну, и вместо этого предлагают заняться перебором возможностей, придуманных другими. Они пугают, что иначе нам придется идти по неизведанному пути и учиться на собственных ошибках. Они не понимают, что собственный путь — это и есть главное позитивное содержание жизни. Они не понимают, что главное в жизни — самому своими руками строить собственную судьбу, и строить так, как нравится, как хочется, как сам считаешь нужным.

Главное в свободе, что не понять рабу, — это право на ошибку. Этим и отличается свободный от раба: раб скован страхом, он отказывается от собственной воли и перекладывает ответственность на другого, а потом, в случае неудачи, так же торопливо спешит от всего отречься: «Это не я, меня попутали, меня заставили». Свободный сам берет на себя ответственность за свои ошибки, он и этими ошибками дорожит: «Это мои ошибки, в них проявилась моя свободная воля, я сам». Свободный доверяет себе и сам себя не боится: «Пусть я десять раз ошибусь, но зато, если найду правильный путь, это будет мой путь, а ней чей-то еще.» А раб — он себе не доверяет, он своего не любит и не ценит, он всегда зарится на чужое. Свободный лучше рискнет ошибиться, чем откажется от своей воли: он понимает, что главное в жизни — быть самим собой, и поэтому своя ошибка ему дороже, чем чужой успех, — потому что это его ошибка, его жизнь. А раб готов вообще отказаться от своей жизни и вместо этого прожить чужую.

Свобода личности невозможна без духовой самостоятельности, без права думать собственной головой, самому решать, что любить, а что ненавидеть, чего избегать, а чему поклоняться. Но такое обращение к собственной совести неизбежно будет и обращением к национальным корням, потому что в каждой культуре общечеловеческая мораль имеет свои нюансы: отличаются представления о добре и зле, о справедливости, отличаются идеалы и образ жизни. То, что кажется идеальным в рамках одной культуры, в рамках другой может показаться странным или даже безнравственным. Так, например, русскому православному сознанию никогда не понять двоемыслие и двойные стандарты западных людей, когда очевидную подлость и каннибализм в отношении других культур они сочетают с верой в собственную добропорядочность и чистую совесть. Не понять, как они могут игнорировать тот колоссальный груз вины перед всем человечеством, который оставила на их совести история Запада. С точки зрения русских, никакие доводы не могут оправдать насилие, агрессию, развязывание войны и втягивание в нее миллионов ни в чем не повинных людей, — потому что для русских война сама по себе является самым страшным преступлением, а «худой мир» всегда лучше «доброй ссоры». А западному человеку человекоубийство «ради гуманности и прогресса» кажется вполне обыденной вещью, оно укоренено в западной культуре со времен крестовых походов и колониализма. У нас в России им подражают только вестернизаторы, когда дорываются до власти, до кнопок и рычагов, — чужеродные нашей почве и потому органически неспособные разумно решать наши внешние и внутренние проблемы, они в истерике начинают бомбить, стрелять, уничтожать собственный народ и другие народы.

Точка максимальной искренности человека с самим собой достигается именно при восхождении к базовым архетипам родной культуры, к тому, что заложено в нас с детства. А значит, отказ от самобытности неизбежно приведет и к разрыву с собственной совестью, к отказу от собственной способности суждения. Вне самобытности может быть только духовое холопство, рабское следование чужому разуму, отказ от собственного права решать, что есть добро, а что — зло. Такой человек неизбежно превращается в холуйствующего подонка. Увидеть таких не сложно — достаточно включить телевизор.

Духовного холопства в средние века требовали от христиан римские папы, угрожая непокорным крестовыми походами. Сегодня этого требуют от всего мира в Вашингтоне и Брюсселе, пытаясь навязать всем свою волю, свои стандарты, свои методы решения проблем, свое представление о справедливости. Мы должны защитить духовную суверенность России, ее самостоятельность в вопросах совести, духовную свободу ее граждан, их право полагаться на свой разум, свой жизненный опыт и свое чувство справедливости. Чтобы защитить нашу свободу быть самим собой, мы должны защитить свободу и самостоятельность нашей страны, нашей культуры. Будет Россия сильной, самостоятельной и свободной — будет свободным и каждый из нас.

4. Справедливость и соборность

Рамки, необходимые, чтобы ввести спонтанность и свободу в конструктивное русло, задаются принципами справедливости и соборности, традиционными для российской цивилизации. Соборность — это форма единения духовно свободных личностей, каждая из которых имеет собственный путь. Справедливость — основа, на которой эти свободные личности могут выстроить гармоничные отношения. Культ справедливости, как гарантия каждому его прав, и соборность, как сознательная направленность общественных сил на консенсус, являются в России фундаментом национального здоровья.

Справедливость — одна из фундаментальных ценностей российской цивилизации. Справедливость нельзя сводить только к социальной справедливости, не следует путать ее с уравниловкой, с желанием подогнать всех под один стандарт. Платон определил справедливость так: «заниматься каждому своим делом и не вмешиваться в чужие» («Государство», 433 a), — и только нарушение справедливости, случившись, отвлекает людей от своих дел и заставляет вмешаться и восстановить порядок. Справедливость, таким образом, это гарантия самобытности, гарантия другому его свободы быть самим собой. В частности, справедливость означает уважение к чужим правам, терпимость к меньшинствам, мирное сосуществование разных культур и образов жизни. Справедливость — это основа правового государства и опора международного правопорядка. К нарушению справедливости ведет отрицание чужой самобытности, нарушение чужой свободы быть самим собой, вторжение в сферу чужого суверенитета. Справедливость нарушает тот, кто выходит за отведенную ему меру свободы и нарушает свободу и самобытность других. Справедливой будет защита российской цивилизации от внешних посягательств, помощь другим народам мира в их борьбе за свободу и самостоятельность.

История показывает, что угроза России, и извне и изнутри, прежде всего проявляет себя как нарушение справедливости. Российское общество не может существовать, когда в нем разрушено ощущение справедливости, когда всем правит глумящийся своей безнаказанностью произвол. У людей исчезает стимул к позитивной деятельности, они впадают в прострацию, озлобляются или тоже становятся на преступный путь. Молодежь, видя торжество и безнаказанность негодяев, начинает презирать честный труд, честный образ жизни и единственно подходящим для себя видит путь легкой наживы. Понятно, что в такой ситуации невозможно никакое позитивное развитие, никакая конструктивная программа — ни правая, ни левая, ни центристская. Вот уже много лет ощущение тотальной несправедливости, неправедности происходящего облаком нависло над Россией и мешает ей свободно дышать. Наказание предателей и коррупционеров, возвращение награбленного, уничтожение условий, порождающих коррупцию и произвол, восстановление в обществе здоровой нравственной атмосферы ободрит людей, вернет им чувство собственного достоинства и возвратит стране нормальный жизненный тонус.

Сегодня многие поддерживают идею тотальной амнистии за государственные преступления 80-х — 90-х гг. Нас пугают тем, что иначе пострадает множество честных людей, которые в те годы были обречены нарушать законы просто в силу их несовершенства и запутанности. Эту идею нужно признать порочной, потому что привычка к безнаказанности — соблазн к новым преступлениям. Нет так уж сложно отделить тех, кто нарушал законы невольно и серьезного вреда обществу не принес, от заказчиков и организаторов этого беспредела. Ни одно серьезное преступление не должно остаться безнаказанным — пусть наказание придет через 10, через 20, через 50 лет, пусть оно настигнет детей и внуков, которые давно уже забыли происхождение своих капиталов, — это все равно окажет свое благотворное действие, это поможет предовратить подобную вакханалию в будущем, потому что впечатает в сознание новых подонков идею неотвратимости возмездия. Пусть негодяи до самой смерти дрожат от страха и боятся расплаты — это хороший урок для тех, кто хотел бы им подражать.

Опорой справедливости в России всегда была соборность. В соборности, как в устраивающем всех способе сочетать единство и свободу, единство и многообразие, предвосхищены все достижения западной демократии. В частности, из принципа соборности вытекает парламентская республика как форма государственного устройства; взаимная терпимость и мирное сосуществование различных народов и культур; равноправие и самостоятельность регионов (и в то же время — борьба с сепаратизмом); равные права и равные условия для развития всех земель и народов; равный доступ различных политических сил и культурных течений к общенациональной информационной среде (при условии, что они не разрушают нормальную нравственную атмосферу в обществе). Образцом может служить соборность в православии, которая делает эту древнюю религию вполне адекватной современности. Если католическая церковь организована на началах варварского тоталитаризма, когда единство обеспечивается чисто административными, насильственными мерами, когда один решает за всех и объявляется абсолютно непогрешимым, то православие состоит из более чем десятка независимых и самоуправляемых церквей, которым эта формальная независимость не мешает жить соборно, душа в душу, и образовывать единую Церковь.

Если попытаться определить соборность грубо, с помощью западных категорий, то это «демократия в пределах консенсуса». Она не тождественна ни либеральной демократии, ни тоталитаризму. Соборность нельзя путать с тоталитаризмом, потому что тоталитаризм — это диктатура организующего центра, который подавляет любую альтернативу своей власти. Соборность же в принципе исключает монополию какого-то одного центра, она с величайшим тактом подходит к индивидуальному мнению, если оно направлено на возможный консенсус. Соборность, в отличие от авторитарной власти, опирается на рассеянный, децентрированный авторитет. Однако демократия консенсуса — это и не либерализм в западном смысле. Далеко не ко всем точкам зрения она терпима, часть из них подвергается анафеме и отторгается.

В соборности скрыто много такого, чего западная демократия не подразумевает, — однако превосходство это не инструментальное, а ценностное, моральное. Соборность ориентирована на определенный тип ментальности, и вне этого типа не работает как инструмент. Замени, например, православных иерархов людьми западного типа — и от православного единения ничего не останется, автокефальные церкви тут же разойдутся, разорвут отношения, а то и начнут войну, как произошло на Западе между католиками и протестантами. Соборность, как принцип организации общественной жизни, требует соответствующей системы воспитания молодежи и особой нравственной атмосферы в обществе. Она невозможна без взаимной воли к согласию, к компромиссу, к взаимопониманию, она опирается на ответственность и взаимную благожелательность сторон, она исключает не только подавление меньшинства большинством, но и непримиримую позицию меньшинства, когда оно нагло ставит свои интересы выше целого. В отличие от обычной формальной демократии, соборное принятие решений — это не торг, где каждый, по мере возможностей, выторговывает для себя наиболее выгодные условия, а скорее совместное строительство общего здания, где каждый волей-неволей радеет не только о своем кирпиче или участке стены, но и обо всем строении целиком, от фундамента до крыши, — а иначе все развалится и никакой пользы от своего кирпича он не получит.

В России соборность имеет два истока: во-первых, религиозно-теологический, как принцип взаимоотношений верующих внутри церковной общины, а во-вторых, исконно славянский общинный уклад, получивший развитие в крестьянской общине, в системе самоуправления древнерусских городов, в институте Земских соборов. Концептуальное оформление соборности находится пока в самом начале. Первым за эту задачу взялся А.С. Хомяков, применительно к православной соборности, — он увидел ее превосходство и над автократией католичества («единство без свободы»), и над атомизированным плюрализмом протестантизма («свобода без единства»). Наследовала Хомякову школа славянофилов, которая, собственно, и была единственной оригинальной философской школой в России. В будущем принцип соборности должен получить переложение на строгий язык права. Поскольку соборность соразмерна российской психологии, она должна стать высшим принципом организации гражданской жизни. Вся политическая и правовая система страны должна быть построена на основе этого принципа.

Соборность, не понимая ее сути, часто противопоставляют личному началу — как стадность или стадный коллективизм. Здесь важно понять, что радикальное противопоставление индивидуализма и коллективизма — это искусственный риторический прием. Во-первых, настоящий коллективизм требует полноценного индивидуализма: без полноценных личностей полноценный коллектив существовать не может. Во-вторых, нет ни одной культуры, где индивидуализм или коллективизм существовали бы по отдельности. Везде, в том числе и на Западе, над индивидуализмом надстраивается определенный вид коллективизма. У многих народов это родовой принцип; на Западе — корпоративная солидарность, которая для западного человека превыше всего, даже совести и чести; у славян — община; в Византии и России — соборность. В стадо, толпу человеческое сообщество превращается как раз тогда, когда эти нормальные общественные связи разрушаются, и остаются только сбитые в массу одиночки, которых соединяют вместе лишь общие инстинкты и эмоции (что мы видим на любом массовом сборище современного типа).

Соборность — феномен сложный и относительно поздний, она возникла после разложения античного гражданского общества, как способ это разложение преодолеть, — т.е. уже после количественной демократии, после общинности и индивидуализма. Ее сакрально-магической основой является православие, вместе с которым она и возникла. Консенсус, требуемый соборностью, не может установиться просто из сборища, из чисто количественного конгломерата — только когда люди составляют церковную общину, через каждого члена которой говорит Бог, можно ожидать, что все их мнения соединятся в органическую целостность, а противоречащие мнения на самом деле просто дополняют друг друга, а не отрицают. Соборностью таким образом, опирается на сложный концептуальный фундамент и требует, чтобы общество осознавало себя как сакральный организм, как церковную общину.

5. Где искать «национальную идею»?

Покорение души народа предваряет покорение страны.
Л.Н. Гумилев^5-1

Падение Советского Союза войдет в учебники истории как пример более уникальный и поразительный, чем падение Римской империи. Первый раз в истории человечества великая империя пала не в силу материальных или военных причин (в прошлом она преодолевала и более суровые испытания), а потому что проиграла битву за души собственных граждан. Заметим, что Советский Союз потерпел поражение не в пропагандистской, а именно в идеологической войне: проблема не в том, что был слабее пропагандистский аппарат, а в том, что выцвела и потеряла привлекательность сама идея, сам жизненный проект, стоявший в центре. Философия марксизма была заимствована на Западе, и за многие годы ее так и не удалось по-настоящему уроднить российской душе: несмотря на попытки дополнить ее российским патриотизмом, она осталась чем-то внешним и чуждым, тем, что не стимулирует самобытное мышление, а наоборот, сковывает и стесняет его. Это серьезный урок на будущее, показывающий, как опасно, когда страна подавляет самобытное мышление своего народа и опирается на идеи, взятые у других. Оказалось, что политическая суверенность и военная мощь не стоит и гроша, если нет духовной суверенности: танки и ракеты не помогут, все рухнет от слабого дуновения ветерка.

Опаснее всего, когда цивилизация при определении своей внешней и внутренней политики руководствуется чужой, заимствованной философией. Эта чужая доктрина в критический момент превращается в троянского коня. Она порождена чужой культурой, приспособлена для ее нужд, имеет глубокую внутреннюю связь с ее ментальностью. Как бы мы ни пытались приспособить ее для себя, в конечном счете она будет служить не нам, а ее создателю: нас она будет стеснять, а тот, кто породил ее, найдет средства, чтобы заставить нас следовать его планам. Все попытки внедрить у нас в стране чужую по происхождению доктрину оканчивались печально и приводили только к общей духовной деградации: и в эпоху Романовых, и в эпоху марксизма, и в эпоху либерализма. Опорой политической суверенности может быть только духовная суверенность, когда в центре всего стоит своя природная философия, свои идеи и принципы, а чужие используются лишь как вспомогательный инструмент. Именно потому, что Россия — не просто страна, а самостоятельная цивилизация, она не может опираться во всем на чужой опыт и чужие идеи, потому что эти идеи ей придется укоренять на совершенно иной почве. Философия, стоящая в центре всего, должна быть строго автохтонной — только тогда пойдут на пользу отдельные заимствования чужого опыта.

Очередную ошибку Россия рискует совершить сегодня, когда западники, подстраиваясь под общее настроение, начинают говорить о патриотизме. В качестве национальной идеи они подсовывают нам провинциальный национализм европейского образца, который сводится к сугубо корыстной внешней политике и мелкому обжуливанию соседей. Не нужно обманываться: их патриотизм чисто утилитарен, а потому — бессилен. Если принять западные ценности и западный взгляд на мир, то существование России перестает быть абсолютной ценностью и начинает зависеть от соображений экономической целесообразности. Даже для самых честных и добропорядочных западников Россия — это всего лишь акционерное общество, смысл существования которого — чтобы его акционерам сладко спалось и вкусно елось. Понятно, к чему это должно приводить. Если фирма нерентабельна, ее продают с молотка, а деньги вкладывают в более перспективные предприятия. Зачем защищать прогоревшее акционерное общество? То, что в 90-е происходило с Россией, и было таким процессом ликвидации нерентабельной компании. С точки зрения западной, чисто утилитарной, убыточная страна, как и любой другой банкрот, не имеет права на существование.

Философия, в рамках которой сохранение и развитие нашего цивилизационного проекта не является абсолютной ценностью, не подходит на роль государственной доктрины. Такая философия сгодилась бы для небольшой страны, которая не представляет цивилизацию всю целиком и поэтому может спрятаться за спиной у более мощной державы. Россия же находится в принципиально ином положении. Ее национальная идея должна быть составной частью цивилизационного проекта, иначе она будет служить чужому проекту и уничтожать свою цивилизацию теми же руками, что пытается защитить. Именно это происходило в России последние три-четыре столетия.

Важно понять, что цивилизация — в отличие от «просто страны» — должна быть способна не только к военному отпору, но и к обороне духовной, к целостному противостоянию внешним силам. Доктрина, лежащая в основании цивилизации, не может быть чисто инструментальной, она должна опираться на некоторый всеобъемлющий притягательный миф, отличный от мифов других цивилизаций, иначе ее носители будут перевербовываться этими чужими мифами. Главная проблема российской цивилизации в том и состоит, что 350 лет назад ее заставили забыть собственный миф, и никакая натужная патриотическая одержимость эту нехватку компенсировать не может.

Органичная целостность политической философии есть то, чего не достает большинству российских патриотов, которые думают, что победят западников вслепую, опираясь на голый пафос патриотизма. Но патриотическую риторику и патриотический пафос враги России давно уже научились ставить себе на службу. «Вы хотите убивать?» — говорят они патриотам-фанатикам. — «Что ж, мы заставим вас убивать друг друга.» И вот, русские убивают афганцев и чеченцев, своих братьев, убивают своих же русских, заталкивают друг друга в концлагеря. А настоящие враги в это время сидят в Кремле, грабят страну, натравливают друг на друга ее народы. Подонки научились ссылаться даже на шаблонную почвенную идею, оправдывать ею свои издевательства над российским народом, — ему, якобы, свойственна любовь к рабству и слепая покорность чиновно-полицейскому произволу, а права человека и человеческое достоинство — это «от лукавого», «не для нас». XX век на множестве примеров показал, что слепой патриотический пафос, патриотизм без понимания ситуации, может быть хуже, чем предательство, потому что не только заставляет горе-патриота вредить своей стране и народу, но еще и бросает тень на саму патриотическую идею, внушает отвращение к ней.

Духовная агрессия Запада закончилась для нас весьма печально: сегодня нам настолько трудно сформулировать собственную национальную философию, что даже противники Запада в качестве таковой берут западные продукты — тоталитаризм, марксизм, нацизм и т.п. Духовная самостоятельность Россия разрушена, поэтому не на что опереться, все ждут, пока кто-то придет и научит, как жить и что делать. Иногда кажется, что в России вот уже 350 лет сами ничего не думают и не решают, а лишь воспринимают то, что идет с Запада. И даже если кому-то приходит желание отрицать то, что идет с Запада, в результате получаются опять же западные идеи, только перевернутые вверх тормашками, «с ног на голову». Берется западная идея — скажем, «открытое общество», — в ней «назло врагам» «плюс» механически заменяется на «минус», и вот, счастливый оппозиционер радуется «самобытной русской идее закрытого общества, нацизма и тоталитаризма». Ему не приходит в голову, что он остался в рамках навязанной Западом концептуальной схемы, которая придумана другой культурой, применительно к другой реальности и в принципе не имеет к нам никакого отношения. Ему не приходит в голову, что тоталитаризм и полицейский режим в России были прямым следствием вестернизации, внедрения западных институтов и искоренения собственных культурных традиций. Ему не приходит в голову, что «закрытое общество», описанное в попперовской модели, это слепок темных сторон самой же западной цивилизации, что применительно к незападным обществам это просто карикатурный шарж, пугало, которое не имеет никакого отношения ни к органическому обществу традиционного типа (исламскому или православному), ни даже к общественному устройству первобытных племен (оно гораздо более свободно, «открыто» и демократично, чем это могли представить себе не знакомые с этнологией западные социологи вроде Поппера). Наконец, ему не приходит в голову, что нужно вообще отказаться от всех этих дихотомий: «либерализм» / «тоталитаризм», «открытое» / «закрытое», «капитализм» / «социализм» и т.п., которые разрушают собственную логику нашей цивилизации.

Все политические идеи патриотической оппозиции в разной степени заражены иноземным влиянием, опираться на них опасно. Почти все наши «самобытные» антизападные идеи (если не считать старообрядцев и некоторых церковных мыслителей) построены на логике капризного ребенка: «А вот и суну палец в розетку!» И при этом — презрение к корням, к настоящей автохтонной духовности. Неудивительно: раб он и должен презирать все свое, и себя — прежде всего. Пусть наши настоящие автохтонные идеи («Китеж», «Третий Рим») устарели на 350 лет, пусть сегодня они выглядят сказкой и мифом, — но зато это наши идеи, они содержат критерий, ключ, они напрямую связаны с архетипами нашей культуры. Их нельзя отбрасывать, их нужно взять за основу, вычленить из древнего мифа рациональное зерно, перевести его на современный язык — и тогда он превратится в ключ, отталкиваясь от которого можно будет создать что-то современное. Новое можно брать и на Западе, это не страшно, все цивилизации заимствуют друг у друга — но принцип отбора, критерий должен быть своим. А найти его без духовной самостоятельности нельзя.

В истории России было четыре достаточно всеобъемлющих государственных идеи, которые, с некоторыми оговорками, можно рассматривать как автохтонные: (1) евразийство XX века (2) панславизм XIX века, (3) доктрина XV-XVII веков «Москва — Третий Рим» и (4) эсхатология Китежа, созданная старообрядцами. Важно понять, к каким из этих доктрин нужно относиться с осторожностью, а какие имеет смысл использовать как исходную точку для строительства новой самобытной государственной идеи.

Первая из этих идей, идея евразийства, не годится на роль компаса, поскольку сама нуждается в адекватной интерпретации. «Евразийство» сегодня — это сложный аморфный комплекс идей, который не исчерпывается только программой русских евразийцев типа Савицкого и Гумилева. Сюда влились идеи поздних славянофилов, концепции консервативных революционеров и национал-большевиков, разработки современных российских почвенников и патриотов, доктрины западноевропейских традиционалистов и геополитиков. Сегодня в России каждая партия и движение, и чуть ли не каждый политик, понимают под «евразийством» что-то свое и часто вкладывают в это понятие прямо противоположное содержание. Позитивная точка соприкосновения у большинства этих доктрин только одна: убежденность в том, что Россия — это особая, самостоятельная цивилизация, которая должна не подражать кому-то, а отталкиваться в своем развитии от собственных традиций и принципов. «Евразийство», в этом понимании, нужно рассматривать не как конкретную программу, а как общую ориентацию, которой должна придерживаться любая по-настоящему национальная государственная философия. Но чтобы перелить евразийскую ориентацию в конкретную программу, необходимо отыскать другой, более точный компас.

Вторая важнейшая идея, идея панславизма, ставящая в центр государственной политики идею братства всех славянских народов, родилась в XIX веке как попытка возродить общеславянское единство, которое было реальностью 1000 лет назад. Эта идея, в отличие от евразийства, вполне конкретна и определенна, но она не пригодна по другим причинам.

Во-первых, кроме белорусов и сербов есть множество других славянских народов, которые отнюдь не жаждут объединения с Россией, которые экономически, политически и духовно тяготеют больше к Западу, к западноевропейской культуре, чем к России. Это поляки, чехи, хорваты, словенцы и другие народы, католические по вероисповеданию и развивавшиеся в тесном контакте и симбиозе с германоязычными народами Центральной Европы. Тот факт, что все западное славянство дружно отвергает панславизм и вступает антироссийский блок НАТО, радикально подрывает эту доктрину. Во-вторых, в мире есть много неславянских народов (китайцы, иранцы, индийцы, арабы, вьетнамцы, кубинцы, другие народы Латинской Америки, Африки и Центральной Азии), союз и дружба с которыми жизненно необходимы для России. Нельзя определять союзников и противников, исходя из расовых принципов. В-третьих, расовый подход, который заложен в идею панславизма, чужероден российской цивилизации. Русь, Россия всегда была многоплеменным и многорасовым государством. Если панславизм возвести в ранг официальной государственной идеи, тогда миллионы граждан нашей страны автоматически выбрасываются из этой идеи, переходят на положение людей второго сорта, «лишних» и «ненужных» России. Наконец, панславизм как доктрина слишком современен, чтобы быть автохтонным, — он окончательно сложился только в середине XIX века, в эпоху, когда Россия уже 150-200 лет находилась под влиянием западных идеологий. По большому счету это калька с западных расовых теорий («арийской», англосаксонской и т.д.). Эта идея — троянский конь, она способна вызвать напряженность в межнациональных отношениях внутри страны и запутать внешнюю политику.

Чтобы избавить от аморфности евразийскую ориентацию, у России остается только две автохтонных доктрины — Китеж и Третий Рим, которые, в отличие от евразийства и панславизма, стопроцентно надежны, поскольку родились еще в эпоху российской самобытности. Это мифы — но мифы органичные нашей истории и психологии. Это мифы, которые создают лицо мира. С первым из них можно сравнить миф «Нового Израиля», который столетиями направлял судьбу еврейского народа и однажды воплотился в реальность. Со вторым — миф «свободной Америки», «американскую мечту», который десятилетиями притягивал в США искателей счастья со всего мира и в конце концов создал нынешнюю Америку. К подобным доктринам нужно относиться предельно серьезно.

6. Китеж против Четвертого Рейха

Первой осмысленной государственной философией в России была доктрина «Москва — Третий Рим». Только через нее можно понять, что же на самом деле происходило с Россией в XV — XX веке и что нужно делать сегодня, когда эта доктрина себя исчерпала. «Третий Рим» часто ошибочно понимают в имперском, экспансионистском ключе, чуть ли не как идеологию мирового господства, не зная, что по содержанию эта доктрина не геополитическая, а эсхатологическая. Суть этой доктрины чисто оборонительная и охранительная: по мысли монаха Филофея, который ее сформулировал, после падения Византии, Второго Рима, Россия осталась последним анклавом подлинной веры, духовности и света в мире, который несется к безумию, к Апокалипсису. Соответственно, миссией России, как последнего православного царства, провозглашалось сохранение и защита этого источника света, чтобы отсрочить на время конец мира.

В переводе на современный язык, миссией России в XV — XX веках была защита возможно большего сектора планеты от экспансии Запада, от западного колониализма, от разрушительного влияния западной цивилизации. Все в истории России, что соответствует этой охранительной миссии, имеет истинно российские корни, все остальное — следствие постепенной деградации, которой подвергалась ее духовная основа. В XX веке Третий Рим прекратил свое существование: его духовная опора окончательно разрушилась, западное безумие ворвалось в Россию и разгулялось здесь еще более свирепо, чем где-либо в мире. Однако свою миссию Третий Рим все же выполнил, пусть и ценой собственной гибели.

Во-первых, он сохранил от порабощения и геноцида народы Северной Евразии. Ни один из этих народов не исчез, не ассимилирован, не потерял связь со своей исконной культурой, — многие из них только в России получили доступ к образованию, собственную письменность, собственную интеллигенцию. Если бы Россия пала, если бы удались планы Гитлера и Наполеона, не только русским пришел бы конец, но и остальные народы этого региона ждала бы участь североамериканских индейцев. Одним из этих народов, маленьким и беззащитным, как народы Сибири, Россия спасла жизнь, другим, как народам Центральной Азии и Закавказья, она подарила облик современных государств, ввела в сообщество цивилизованных стран. Третьим, жившим за ее пределами, она помогла освободиться от колониализма.

Это и нужно считать второй великой заслугой Третьего Рима: крушение созданной Западом колониальной системы, в ее наиболее диких формах, которое не смогло бы свершиться без колоссальной политической, экономической, технической и военной поддержки, оказанной Россией народам порабощенных стран. Разве смог бы освободиться от колониализма мир, в котором не было бы России? Если бы врагам России удалась одна из попыток ее уничтожить, которые они предпринимали с XIII по середину XX века, Европа стала бы единой тиранической расистской империей, а колониализм сегодня продолжал бы свое существование в тех концлагерных формах, которые были свойственны ему в недалеком прошлом и которые Гитлер пытался перенести в Россию. Ни о какой гуманности Запад даже не заикался бы, он просто давил бы своих противников в зародыше, как делает сегодня с Ираком и Сербией, когда Россия ослабела и больше не может сдерживать западную экспансию. Не случайно, что особый размах преступления западных колонизаторов приобрели как раз в «просвещенные» XIX и XX века, когда большинство европейских стран управлялись либеральными элитами и вовсю пользовались либеральной риторикой. Если бы не Россия, никакие гуманные принципы не заставили бы их дать свободу народам мира. Никто бы даже не пикнул, ни одна из стран третьего мира никогда, даже в далеком будущем, не смогла бы бросить экономический или политический вызов Западу, не смогла бы подняться даже до того уровня относительной независимости, которым сегодня обладают Китай, Индия, Иран и т.д. То, что Запад сегодня ограничен в своих устремлениях, не обладает в полной мере мировым господством и не может железной рукой подавлять развитие других, более молодых цивилизаций, которые идут ему на смену, — это целиком заслуга России.

В военном плане Третий Рим так и остался непокоренным — главная атака Запада была направлена на его духовную сущность. Духовный надлом Третьего Рима ускорился с церковным расколом XVII века, а дальше шла постепенная деградация вплоть до начала XX века. Один из симптомов этой деградации — постепенный дрейф в сторону западной унификации, тотального контроля, полицейского государства, постепенный откат от традиционных для Старой Руси соборности, консерватизма, гармоничного сосуществования разных культур, этносов и религий, когда каждый народ сохранял свои собственные обычаи, веру и образ жизни. Внешне эта духовная деградация сопровождалось непрерывным ростом материальной мощи. К 1917 году Третий Рим был уже духовно мертв, а после нескольких попыток гальванизации к началу 90-х годов разложилось и его материальное тело. В последний раз миссия России как Третьего Рима проявилась в ее противостоянии Третьему Рейху. Фактически, Третий Рейх был уничтожен не самим Третьим Римом, а его на время пробудившимся трупом, отомстившим таким образом за свою духовную гибель.

Обычно, следуя канонам нацистской пропаганды, Третьим Рейхом называют гитлеровский режим в Германии. На самом деле «Третьим Рейхом» правильнее называть всю систему западного империализма и колониализма, которая существовала с конца XV по середину XX века.^6-1 Деятельность германских нацистов в Восточной Европе по смыслу и содержанию мало чем отличалась от деятельности английских, французских, испанских, португальских и голландских колонизаторов в других частях света, была ее логическим продолжением. Немцы, поспевшие последними к колониальному разделу мира, хотели сделать с Россией то же самое, что испанцы, англичане и французы несколько раньше сделали с Америкой, Индией, Африкой и Австралией: завоевание, ограбление, геноцид, колониальная эксплуатация. Для Гитлера, как и для Наполеона, Россия представлялась чем-то вроде Америки для Кортеса и Писарро.^6-2

Планы Третьего Западного Рейха сорвались из-за внутренних раздоров: он был расколот на несколько независимых колониальных империй, которые отчаянно боролись между собой за мировое господство. Этот раскол объясняется тем, что совокупная сила Третьего Рейха в эпоху подъема многократно превосходила силу других стран и народов, поэтому до определенного момента у западных стран не было стимула для объединения, они не чувствовали никакой внешней опасности. К середине XX веке все изменилось: сначала Россия, воспользовавшись внутренними раздорами западных стран, отбила натиск Германии, а потом помогла остальным народам мира сбросить иго колониализма. Конец системы колониализма в 50-70-е годы XX века и был крушением Третьего Рейха.

Сегодня поднимается новый, Четвертый Рейх, новая агрессивная империя, в которую прямо на наших глазах превращается организация НАТО. Лидеры Запада хотят взять реванш за поражение Третьего Рейха и снова загнать народы мира в колониальный концлагерь. Четвертый Рейх, в отличие от Третьего, сознает свою слабость, и потому он сплочен и консолидирован и сам активно пользуется принципом «разделяй и властвуй» в отношении остального мира.

Идеологией Четвертого Рейха является потребительский фашизм. Потребительский фашизм, или американизм, это идеология, которая провозглашает «потребление — превыше всего», которая призывает людей забыть обо всем на свете и включиться в беличье колесо потребительской гонки. Все — природа, культура и будущее человечества — приносится в жертву гладкому функционированию экономической машины, которое превращается в самоцель, в высший принцип бытия. Все остальное, кроме силы денег, отрицается, и даже человеческая жизнь мыслится как разновидность товара. Ставка на рост потребления любой ценой, принятая в западных странах, увеличивает давление на экологию, бессмысленно растрачивает природные ресурсы и приводит людей к полной духовной деградации. Необходимость поддерживать эту гонку заставляет Запад вести агрессивную колониальную политику, отбирать ресурсы у всего мира, подавлять экономическое развитие бедных стран и уничтожать их исконную культуру, чтобы превратить народы мира в стадо бессмысленного скота, не способного сопротивляться и податливого на масс-медийные технологии управления. Так, чтобы на несколько десятилетий отсрочить собственный коллапс, живущий не по средствам западный мир ставит крест на будущем всего человечества.

Третьему Западному Рейху противостояла Россия, Третий Рим. Что должно противостоять Новому, Четвертому Рейху? Возрожденный Третий Рим или какой-нибудь новый, Четвертый? Мы помним, однако, фразу старца Филофея: «Два Рима пали, третий стоит, а четвертому — не бывать». Указав на этот гипотетический «четвертый Рим», старец из глубины веков как бы предупредил нас заранее: после гибели Третьего Рима миссия России принципиально изменится. После того, как последний остров духовности, гуманности и света в мире исчез, разрушен, такие фундаментальные аспекты третьеримского проекта, как консерватизм и глухая оборона, теряют свой смысл, — одним этим уже не обойтись. Эсхатологическая ситуация радикально изменилась.

Эсхатологической миссией Второго Рима, Византии, был временный заслон на пути сил Зла — он своим существованием на время остановил движение истории к Апокалипсису и Второму Пришествию. После его падения это движение стало неудержимым, — Третий Рим, Россия, здесь ничего изменить не могла, она лишь несколько замедляла это движение и являла собой последний остров Света в мире сгущающейся Тьмы. Духовное оскудение и падение этого последнего острова свидетельствует о том, что Тьма в мире сгустилась до предела и время Апокалипсиса пришло. Не случайны все эти модные рассуждения о «конце истории». Апокалипсис уже начался, Антихрист уже явился в мир и создал свое царство, зримым воплощением которого является НАТО и современная западная цивилизация. То, что для многих Четвертый Рейх выглядит пока царством добра с кисельными берегами, тоже вполне согласуется с апокалиптической традицией.

В этой принципиально новой эсхатологической ситуации миссия России радикально меняется. Грядущая Россия должна быть уже не последним анклавом старого Света, как Третий Рим, а первым островком Нового Света, света Второго Пришествия. Это площадка, где начинается постепенное духовное возрождение, собирание сил для противоборства с воинством Тьмы. Это место, откуда начнется победное шествие Спасителя. Место, которое должно быть заблаговременно подготовлено и обустроено, чтобы это Второе Пришествие началось. Здесь нужна уже не мифология Третьего Рима, а мифология Китежа, который поднимается из глубин на поверхность. Сохраненное в этом Китеже — живая душа России, российский культурный проект, который был законсервирован на несколько столетий. Третий Рим исполнил свою эсхатологическую миссию, не дал западным колонизаторам захватить и уничтожить Россию, искоренить самобытную духовность ее народов, заменить ее чем-то другим. Но теперь оборонительный, охранительный период российской истории кончился. Пришло время перейти в духовное наступление, воплотить российский проект в реальность, развернуть духовную экспансию в направлении Запада.

Филофей был прав: «Четвертого Рима» не будет, после Третьего Рима будет Китеж, о котором мечтали старообрядцы в своих таежных скитах. Китеж — это символ веры в Россию и ее великое будущее, рожденный нашим народом в самые тяжкие времена. Китеж, на время укрывшийся под защитой вод, — это и есть российский цивилизационный проект, сохранившийся в целости и сохранности, несмотря на все усилия его уничтожить, и готовый в любой момент выплеснуться в мир и пробудить его ото сна. Китеж — это центр возрождения человеческой цивилизации, разочаровавшейся в ценностях Запада и желающей избавиться от его тотальной власти. Чтобы превратиться в этот центр, от России требуется только одно: стать наконец собой, вернуться к тому проекту, который положен в ее основание и который один только способен противостоять волнам деградации, исходящим от нынешнего Запада. Этот проект тотален, он не предусматривает географических границ. Он не ограничивается даже пределами земного шара (не случайно именно русские первыми вышли в космос). Россия для нас — это не географическая точка, а область в духовном пространстве человечества, еще не открытый резервуар свободы и творческой энергии. Развернувшись, этот культурный проект станет полем приложения всех живых сил не только внутри России, но и за ее пределами. Все живые силы, которые отторгает от себя мертвый Запад, будут вливаться в этот проект, присоединяться к нему и распространять его по всей планете.

Нужно осознать эту перемену миссии. В XV — XIX веках, в эпоху Третьего Рима, России был присущ духовный консерватизм и политическая экспансия: Россия пыталась как можно большую часть планеты уберечь от разрушительного влияния западной цивилизации, но ничего позитивного, кроме консерватизма, предложить миру не могла. В духовном измерении Россия была пассивна, она лишь сохраняла то, что досталось ей от Византии. Сегодня ситуация прямо противоположна: именно Запад, духовное развитие которого завершилось, находится сегодня в состоянии обороны, именно Запад сегодня боится свободы, отчаянно пытается оттянуть свою гибель с помощью материального могущества, оружия, пропаганды, силы денег. В XXI веке, в эпоху Китежа, мировая экспансия России будет проходить не в политическом, а в духовном и в культурном измерении. Военная мощь, экономическая самостоятельность, надежные союзники — все это нужно нам только для обороны от судорожных телодвижений Запада, который свою духовную слабость пытается компенсировать военными мускулами.

Почему именно Китеж является сердцевиной русского цивилизационного проекта? Потому что там проходит связка между прошлым и будущим России, между самым старым и самым новым. Там мы находим идею России как царства свободы, которое до времени скрывалось, но не стало от этого менее реальным. Ведь Китеж — не мечта, а реальность, там последние сотни лет обитают десятки тысяч русских людей. Свою мечту они сумели дополнить реальным опытом свободы, наиболее полно проявившимся в общинах старообрядцев-беспоповцев. Здесь мы имеем уникальный случай, когда максимальная автохтонность и самобытность обернулись максимальной свободой. Китежане проявили безудержный взлет фантазии сфере сакрального, открытость новому, раскованность и свободу ума, которой позавидовал бы Ницше, — и в то же время остались эталоном исконно русского в эпоху, когда все русское стало объектом презрения и порабощения. Русское для них не превратилось во внешний эталон, как для большинства из нас, а осталось внутренним корнем жизни, которым они научились пользоваться по своему усмотрению. И что замечательно, их свобода не была только тайной свободой духа, бессильными мечтаниями: какими бы наивными и детскими ни казались порой верования старообрядцев, они сразу же переливались в жизнь, часто — в подвиг и мученическую смерть.

Этому единству фантазии и жизни нам тоже стоит у них поучиться. Они остались единственным свободным сословием в порабощенной России. Они научились жить по своей воле в самые мрачные времена, когда властью подавлялись любые проблески свободы и человеческого достоинства, — и при этом не отреклись от России, не сделались предателями, а наоборот, стали воплощением истинно русского духа. Многие из них вышли в мир как предприниматели, инженеры, ученые, художники, общественные деятели, — внутренняя свобода дала им возможность говорить с реальностью на ее языке, быть «современными», не теряя при этом связь с Богом своей земли. Эта связка вольной воли и самобытности, традиции и изобретательности, фантазии и жизни делает китежскую идею крайне актуальной в наши дни. Значит можно сочетать традицию — и свободу, патриотизм — и свободу, преданность своей земле — и свободу. Опыт этих людей для нас не только пример, но и символ надежды, ключ к будущему России и всего человечества.

Китеж — это миф, но миф, идеально соответствующий ситуации, в которой сегодня оказалась Россия, причем миф интегральный, который является ориентиром не только в плане политики и геостратегии. В плане культуры этому мифу соответствует восстановление российской самобытности, возрождение российского культурного проекта. В экономике ему соответствует доктрина экологического фундаментализма, спасающая человека из беличьего колеса потребительской гонки, а мир — от экологической катастрофы и неминуемых войн за ресурсы. Россия в рамках этой доктрины становится анклавом разума, духовности, здравого смысла, противостоящего натиску навязываемого Западом потребительского фашизма. И апокалиптическая мифология здесь вполне уместна: на карту поставлено само выживание человечества в экологической, культурной и военной катастрофе. Если мы не разбудим человечество от сна, не ограничим гонку потребления и не перейдем к бережному и справедливому расходованию ресурсов Земли, эта катастрофа неминуемо наступит.

Об этом тоже говорит нам мифология Китежа: Россия может сохранить себя, только оставаясь центром притяжения всех мировых сил, сопротивляющихся экспансии темного начала. Россия — это естественный противовес силам мирового зла, таким противовесом она была всегда, даже когда внутри у нее не все было в порядке, даже когда она не ставила себе такой цели. Политическая суверенность России невозможна без просветляющей миссии, иначе все развалится и исчезнет. Не случайно Россия взрывалась и становилась на дыбы именно в те моменты своей истории, когда ее измельчавшим правителям хотелось порвать с мифом и сделать ее «просто страной», «как все»: так было в начале Смутного времени, так было во времена последних Романовых, так случилось в позднесоветскую эпоху (и этот взрыв далеко еще не закончился).

Ошибкой Третьего Рима, которая привела его к падению, было забвение духовного и ставка на материальное. Погнавшись за материальным могуществом, он отрекся от своей духовной сущности и подпал под влияние Запада. Начиная с эпохи Романовых, столетие за столетием, по мере того как материальная мощь России увеличивалась, духовная все скудела и скудела, пока не сократилась до нуля. И когда это наконец произошло, все рассыпалось как карточный домик. Именно поэтому конец Третьего Рима был таким внезапным и парадоксальным. Царская Россия рассыпалась за несколько дней, находясь в пяти минутах от конца почти уже выигранной войны; Советский Союз, последняя тень Третьего Рима, развалился за несколько лет, находясь на вершине могущества, обладая огромными запасами оружия и материальных ресурсов. Не осталось только одного: духовной силы и воли к сопротивлению.

История России наглядно показывает, что материальная сила и политическая суверенность ничего не стоят, если не опираются на духовную силу и духовную суверенность. Третий Рим, который со времен Филофея никто не смог завоевать и покорить военной силой, рассыпался в прах сам собой только потому, что лишился духовной опоры, утратил свою просветляющую миссию. Прописывая России этот рецепт — быть островом света для других и для себя самой — старец Филофей отлично знал, зачем и против чего нужна эта оборона. Он понимал, что вне этой просветляющей миссии Россия существовать не может, что эта миссия записана в ее судьбу. Без нее Россия погибнет, — без нее она как человек, который лишился своего призвания и от этого запил и деградировал. Без нее не поможет ни богатство, ни материальная мощь. Напрасны попытки устроить будущее России как-то иначе. Лишить Россию этой миссии — все равно что ее уничтожить, переломать ей хребет. Да никто ей и не позволит так расслабиться: так уж вышло, что именно ей поручено избавлять мир от Гитлеров и Наполеонов. Все злое в этом мире рано или поздно надвигается на Россию, видя в ней препятствие своим планам. И сегодня, когда миру пытается навязать свою волю Четвертый Рейх, России ничего не остается, как принять этот вызов и снова стать Россией. Рождение Китежа начнется с восстановления духовной суверенности России. Именно это сегодня является главным: не оружие, не экономическая мощь, а духовная независимость. Когда духовная свобода России будет восстановлена, вернется и все остальное.

7. Духовная суверенность

Духовная суверенность страны, народа, культуры — это вера в себя, в свои духовные принципы, желание стоять на собственных ногах, думать собственной головой, опираться на собственный разум. Противоположное этому состояние — духовное холопство, отсутствие такой веры, страх свободы и самостоятельности, желание жить чужим умом, готовность отречься от себя, от своей воли, от своей культуры, от своего разума. Духовная суверенность — это правильное отношение к своему и к чужому. Духовную суверенность не нужно путать с изоляционизмом, шовинизмом и ксенофобией — наоборот, именно для того она и нужна, чтобы безопасно жить в окружении других культур и в тесном контакте с ними. С наследием чужой культуры возможны два типа отношений: когда мы владеем им — или когда оно владеет нами; когда мы используем его себе на пользу — или когда оно использует нас. Только когда есть духовная суверенность, мы можем без опаски отовсюду брать чужое и встраивать в свой культурный проект, — а когда ее нет, происходит обратное: чужое берет нас и встраивает в свои проекты. Сейчас происходит именно последнее.

Вот уже триста лет Россия, как целое, лишена духовной суверенности, не имеет собственной духовной опоры, и потому любое дуновение извне сбивает ее с толку и заставляет поступать себе во вред. И западничество XIX века, и последующее массовое обращение в марксизм, и повальная мутация последнего десятилетия, — это ведь не просто заимствование отдельных идей и концепций (что само по себе нормально и естественно), а самый настоящий кризис веры, когда люди с потрохами от всего отрекались и принимали новый символ веры. Если быть точнее, это все потому и случилось, что настоящей веры не было, не было духовной самостоятельности и свободы, а было только сплошное холопство, которое каждый раз рядилось в новые одежды.

Погружаться в духовное холопство Россия начала с XVII века. Верхушкой страны был взят курс на автократические методы управления, на тотальную бюрократизацию и милитаризацию, на подавление малейших проявлений общественной и духовной самостоятельности. В середине этого столетия произошло сворачивание земских соборов, земского самоуправления на местах, окончательное закрепление крепостного права, началась «реформа» церкви, сломавшая ей хребет и полностью подчинившая духовную жизнь общества государственной машине. Духовная суверенность страны невозможна без духовно самостоятельных людей, без определенного пространства для свободы и самостоятельности, для личной инициативы. Тогдашние правители России решили этим пожертвовать, думая, что так скорее можно будет усилить сплоченность и материальную мощь страны. Они не понимали, что без духовной суверенности военная мощь мало что значит, — подует ветерок, и, если нет духовной опоры, все развалится изнутри. Три с половиной столетия правители России заставляли забыть ее обо всем, кроме укрепления материальной мощи, — они отвоевывали новые территории, ввязывались во всевозможные международные конфликты, заботились о союзниках на другом конце света, — и вот, все рухнуло за один день, Россия снова отброшена к границам середины XVII века. Духовную деградацию страны нельзя возместить ничем, никакими внешними успехами, потому что она уничтожит все эти внешние успехи.

Еще раз подчеркнем, что поворотный момент в установлении духовного холопства России — это середина и вторая половина XVII века, когда в течение буквально одного-двух десятилетий произошло сразу несколько эпохальных событий: сворачивание земских соборов, окончательное утверждение крепостного права и реформа церкви. Идеологическим оформлением этого поворота была инспирированная Романовыми церковная реформа и последовавшая за ней «борьба с расколом». Правительство, чтобы поставить народ под свой идеологический контроль, вытравить из него духовную самостоятельность и волю к самобытной духовной жизни, решило уничтожить православную церковь. Церковь в то время была не просто религиозным учреждением, но центром духовной жизни общества, и вплоть до середины XVII века — жизни самобытной, самостоятельной. Этот очаг народного самосознания власть воспринимала как угрозу, ибо люди искренние и самостоятельные в вопросах веры и на власть будут смотреть с той же искренностью и принципиальностью. Церковный раскол был спровоцирован затем, чтобы выявить и уничтожить всех принципиальных и действительно преданных православию людей. Символично, что сам патриарх Никон, формальный виновник реформы, впоследствии от нее отрекся — но было уже поздно. Когда наиболее стойкие православные люди были истреблены и изгнаны, а остальная церковь напугана и унижена, тогда уже можно было безбоязненно делать с ней все, что угодно: отменить патриаршество, лишить церковь хозяйственной самостоятельности, отобрать у нее имущество, поставить ее под полный государственный контроль, превратить православие в придаток государственной машины, в аналог бездушного советского агитпропа. В результате к 1917 году доверие народа к церкви было подорвано, по всей Руси распространились атеизм и нигилизм.

Никоновская реформа, подавившая в церкви самобытную духовную жизнь, и последующая реформа Петра, отменившая патриаршество, были по сути вариантом европейской «реформации сверху», подобно той, что была проведена в Англии Генрихом VIII. Целью этой реформы было искоренить самостоятельность церкви, уничтожить возможный очаг идеологической фронды. Романовская реформация была покруче многих западноевропейских. По сути, в XVIII веке, с отменой патриаршества, русская церковь вообще была уничтожена и заменена гражданским министерством, которым часто руководили даже не православные, а представители других религий, смертельные враги православия и Христа. Это надругательство затронуло не только высшую церковную иерархию, но дошло до самых низов, — была отменена тайна исповеди, а священники фактически превратились в чиновников полицейского ведомства. Это было чудовищным и циничным глумлением над самим духом православия, по сравнению с которым все пытки и издевательства революции, обрушившиеся на церковь, это просто капля в море. Если в 20-е и 30-е годы XX века мы имели церковь гонимую и страдающую, то весь двухсотлетний промежуток без патриарха Россия вообще не имела православной церкви, это был сатанинский морок, чтобы обманывать русский народ. Этим как раз и объясняется то величайшее равнодушие к церкви, которое проявил народ во время революции. Прежде, чем вернуть себе прежнее достоинство, церковь должна была пострадать и избавиться от последствий духовного рабства.

Правление Романовых было настоящим бедствием для страны: уничтожение церкви, утверждение крепостного права, искоренение национальной культуры, активное внедрение всякой иноземщины. Народ сознательно превращали в рабов, в бессловесное быдло. В то время как западные идеи и доктрины лились через границу широким потоком, развитию собственного мышления были поставлены искусственные преграды, автохтонная духовная жизнь преследовалась и подавлялась. Сейчас это может показаться парадоксом, но в XVIII — XIX веках именно в области православной теологии и национальной философии цензура лютовала больше всего. В то время как нигилисты, социалисты, либералы и другие вульгарные западники наполняли Россию своими книгами, журналами и листовками, в церкви независимая мысль вообще была сведена к нулю, а славянофилы оставались в опале и изоляции. Серьезные философские журналы, славянофильские и западнические, закрывались, основатели национальной философии подвергались гонениям, их книги запрещались к публикации (жертвами такой политики были Хомяков и Достоевский). В области национального и православного мышления насаждались казенщина и мракобесие, которые стимулировали экспансию западных идей, причем в их наиболее примитивной форме (серьезные западники, вроде гонимого властями Чаадаева, были не столько оппонентами, сколько естественным дополнением славянофилов). Истинно автохтонных мыслителей власть считала конкурентами официальной государственной идеологии. Правительство боялось пробуждения народного самосознания в любой форме и вместо того, чтобы ободрять, укреплять ростки самобытного мышления, наоборот, старалось их затаптывать и выкорчевывать. Симптоматично, например, что преследованиями старообрядцев занимался даже Александр II, которого обычно считают «просвещенным» и «либеральным» правителем, — именно он нанес завершающий удар и окончательно уничтожил Выгорецию, светоч древнего православия на русском Севере. Вместо того, чтобы как следует ловить революционеров, его жандармы издевались над безобидными старцами и старушками, переписывавшими в глухом таежном уголке священные книги. И после этого Романовых называют «русским царями»!

Идеологи официоза, даже патриотического, историю церковного раскола обычно затемняют либо истолковывают неправильно. Для нас в старообрядческом движении существенна не догматическая сторона, которую обычно выпячивают на первый план, а именно духовная суверенность, которая в высшей степени была свойственна этим людям. Непонимание этого иногда доходит до комизма: скажем, Чаадаев в одном из своих писем обвиняет раскольников в мелочном буквализме, а потом тут же сетует, что Россия лишена духовной самостоятельности, — как будто раскольники шли на смерть за что-то другое, а не за право на эту самостоятельность. Говорить, что старообрядцы — это фанатики-буквоеды, которые шли на смерть из-за «сугубой аллилуйи», это все рано, что о миллионах солдат, павших в Великой Отечественной, говорить, будто это сплошь партийные фанатики, которые умирали за Маркса и «Коммунистический манифест».

Люди ведь умирали не за разночтения в книгах или за двоеперстие, а именно за духовную самостоятельность России. Спор шел вот о чем: имеет ли право Россия, русская церковь на духовную самостоятельность, имеют ли право русские люди — не государство, не чиновный умник из правительства, — а сами русские люди имеют ли право решать, что верно, а что нет, что хорошо для России, а что — плохо, или такого права у них нет, или они рабы, быдло, которое должно смотреть в рот любому проходимцу, который появляется неизвестно откуда и начинает учить, что им любить, а что — ненавидеть, что для них добро, а что — зло. Вот о чем шел вопрос, вот за что умирали ревнители старой веры, вот почему несколько лет горстка соловецких монахов вела войну с огромным царским войском, пока не полегли все до последнего. Они были не быдлом, как мы, они были настоящими русскими людьми, для которых превыше всего была духовная суверенность русской земли, ее право на прямую связь со своим Богом. Они защищали свободную душу России — и с ними эта душа была убита.

Вместе со старообрядцами была убита сама культура духовной суверенности, само понятие о том, что это такое. Заметим: собственно православие как религия, как культ при этом пострадало меньше всего — преследовали разномыслие в церкви, а уничтожили духовную самостоятельность вообще. После раскола русское сознание перестало быть сознанием свободного человека и превратилось в сознание раба, холопа, который не имеет права опираться на собственную мысль, на собственную веру: он должен был теперь смотреть в рот к начальству и принимать за истину то, что прикажут. С того времени и до сих пор этими рабскими архетипами активно пользуются те, кому удается захватить «начальствующую кафедру» (сегодня в нее превратилось телевидение).

До раскола православие занимало нишу не просто религии, но интегральной философии, некоего пространства, в рамках которого самобытная православная мысль направлялась в любую сферу жизни, от натурфилософии до геополитики. Православие было целостным мировоззрением, задавало базовый набор принципов, на который опиралась способность суждения. С расколом эта цельность была разрушена, так как «раскольниками» стали как раз люди, больше всех обладавшие этой целостностью, воспринимавшие православие как базовую национальную философию, как внутренний принцип собственного мышления, а не как набор внешних сознанию догм и канонов. Именно недооформленность, зыбкость канона, общая неподконтрольность играли здесь ключевую роль, создавали необходимое пространство свободы. После тотальной канонизации и усиления догматизма, которым сопровождалась борьба с расколом, это пространство свободы было разрушено, а сфера живой православной мысли сократилось до маленького островка собственно религиозного мышления. До никоновской реформы у нас развивалась самобытная православная эсхатология и политическая философия — после раскола они развивались только у старообрядцев, а в официальном православии наступила духовная стагнация. После раскола духовная самобытность России свелась к религиозной самобытности, а все остальное, внерелигиозное пространство мышления осталось как бы вакантным. Эта вакантная ниша впоследствии была заполнена идейным потоком с Запада.

Оттуда, со времен раскола, и начались все наши беды, потому что именно тогда родилось духовное холопство и было выкорчевано все, что ему противостоит. Русское общество, наиболее автохтонная, наиболее патриотичная и неконформная его часть, было лишено права на духовную самостоятельность. Русскому человеку сказали: «Ты — раб, ты — холоп, ты не имеешь права думать собственной головой, что хорошо и что плохо мы будем решать за тебя.» Все остальное — это уже следствие: и звериное ужесточение крепостного права, и почти полное отречение образованного класса от всего родного, и последующий атеизм, материализм, нигилизм, террор, расцветшие полным цветом еще в XIX веке. Уже тогда в книгу российской истории кровавыми буквами были вписаны все эти поветрия последующей поры, от нигилизма до культа потребления. Схема во всех случаях одна и та же, — та, что впервые была опробована в вызвавшей раскол церковной реформе: из-за границы приходят какие-то сомнительные идеи, потом появляются «умники-экспериментаторы» и начинают проповедовать: «Бросьте все, забудьте все свое, отрекитесь от своего, перестаньте думать собственной головой, а вот возьмите это». И вот, народ начинает жечь церкви и монастыри, резать друг друга, как в начале XX века, или толпами идет в бандиты и проститутки, как сегодня. Вот против чего боролись тогда старообрядцы. Они все это понимали, они знали, к чему ведет духовное холопство. Со всеми этими последующими ужасами и катастрофами и вступили тогда в неравный бой соловецкие монахи. Символично, что именно там, на месте разрушенных храмов и монастырей, впоследствии были построены концлагеря.

Пока духовное холопство из головы не выбить, эта трехсотлетняя история будет повторяться без конца: над Россией все так же будут ставить эксперименты, все так же будут ее унижать и тиранить. Говорят о покаянии за жертвы террора, за разрушение церквей, — но каяться нужно не за следствия, а за причины, а самая главная причина это и есть духовное холопство. Каяться и отрекаться нужно от всего трехвекового духовного холопства, начиная от крепостного права и никоновских реформ и кончая сегодняшним помутнением ума. Придется переосмыслить не только советский и постсоветский, но и Романовский период, период растленной дворянской культуры, когда труд и кровь русского народа обменивались на парижские шмотки. Отрекаться нужно от желания быть быдлом, рабом, скотом, который живет чужим умом, который кормится от чужого стола и ждет, пока ему бросят объедки. Это покаяние должно поставить духовный барьер на пути всего чуждого и враждебного, что течет к нам извне. Слово «покаяние» тут является не совсем подходящим — необходимо не просто «покаяние», а духовный джихад. И заметим: требуется не цензура, не внешний запрет, не железный занавес, а именно внутренний духовный барьер, рождение духовного иммунитета. А потом уже на этом расчищенном месте само собой возникнет новое духовное содержание. Именно так, а не наоборот: сначала нужно отринуть чужое, разбросать камни, завалившие собственный духовный источник, и только потом из этого источника потечет чистая вода.

У нынешних всеобщих поисков «национальной идеи» сам подход сомнительный, потому что не нация ведь строится вокруг «национальной идеи», а национальная идея появляется у нации: когда есть воля к суверенности, воля к самобытности, жажда свободы, тогда и появится национальная идея, а не наоборот. Сегодня не «умные идеи» нужны, а воля, решимость, духовная самостоятельность, готовность самим решать, что хорошо, а что плохо. Это и есть ключ к возрождению России. Тогда появится и подходящая для всех идея — или вообще как-нибудь без «идеологии» обойдется. Сначала нужно самому себе доказать право на духовную суверенность, доказать, что ты имеешь право не быть скотом, не быть холопом, а быть человеком. Боязно, неуютно? А раскольники не боялись сжигать себя в скитах за это право. Вот когда придет это чувство, что лучше самому себя сжечь, чем покориться духовному холопству, тогда Россия возродится, тогда она поднимется с колен, начнет думать собственной головой и все проблемы получат свое решение.

8. Символ веры

Патриотизм — это разновидность религиозной веры. С точки зрения чисто утилитарной патриотизм выглядит как глупость: действительно, почему бы не продать родину, если хорошо заплатят? В этом смысле поведение западников, которые один за другим сделали этот выбор, является вполне объяснимым и рациональным. Только сверхрациональная привязанность к родной земле и ее душе может удержать человека от предательства. А в пространстве чистого рассудка и экономической целесообразности сам термин «предательство» теряет свой смысл. О каком предательстве может идти речь в мире, где все решают деньги и кроме денег ничего не существует? В мире денег родина там, где больше платят, а «предателем» является тот, кто мешает разворовывать свою страну — потому что это разворовывание, с точки зрения мировой экономики, есть нечто вполне оправданное, что-то вроде ликвидации убыточного акционерного общества.

Для патриотов существование России превыше любых рациональных расчетов и экономических реалий. Западник, прикидываясь патриотом, ценит в России то, чем она похожа на «цивилизованные страны», а все остальное для него — мусор либо этнографический музей. А настоящие патриоты ценят в России именно то, чем она отличается от остального мира и чем его превосходит, — то, чем она миру нужна. У патриотов вера в Россию не сводится к вере в ее непременное «будущее процветание». Пусть Россия «нерентабельна», «убыточна», «всем мешает», пусть приходят умники и доказывают, что так будет всегда, — они все равно лягут за нее костьми. И они победят, потому что скорее рухнет десяток стран, помешанных на своем «экономическом процветании», чем самая бедная страна, граждане которой полны решимости ее защищать. Наша привязанность к России имеет исток не в утилитарных расчетах, а в сверхрациональной вере. В этом аспекте вера фундаменталистов сходится с верой обычных патриотов.

Но патриотизм и фундаментализм — не одно и то же. «Патриотом» и «националистом» может быть и западник, — западники, кстати, прекрасно научились проповедовать мелочный, провинциальный национализм, который сводится для них к подчеркнуто эгоистичной внешней политике и канонизации некоторых черт национальной культуры. Многие патриоты-почвенники тоже следуют в этом русле, исповедуя в сущности западную модель национализма, с такими ее непременными атрибутами, как расизм, этническая иерархия, унификация и стандартизация окостеневшей «национальной культуры». Фундаментализм не имеет ничего общего с так понимаемым «национализмом». Наша привязанность к России — это не маниакальный национализм, замкнутый государственными границами и лояльностью к ныне действующей власти, а особая форма космополитизма и мессианства. Для нас Россия не имеет географических границ. Дело не в том, что мы уперлись в частные этнографические особенности отдельно взятой страны («водка, баня, гармонь и Пушкин») или хотим отгородиться от остального мира стеной, а в том, что Россия — самая новая и молодая цивилизация на планете, всемирная цивилизация, цивилизация будущего, цивилизация третьего тысячелетия. Россия для нас — это не «просто страна», а духовный полюс мира, место, где рождается будущее всего человечества. Верить в Россию — это значит верить в ее значение для всего человечества. Верить, что именно отсюда, из России, придет спасение для всего мира. Верить, что Россия — место, где это спасение готовится, где ему прокладываются пути. Верить, что ее история обладает глубочайшим смыслом, который до конца еще не разгадан. И именно история дает нам здесь самую большую надежду. Россия — первая цивилизация, детство которой имело поистине планетарный масштаб, вписалось в судьбы всех континентов и всего человечества, — сколь же великим будет ее расцвет!

Каждая культура развивает свой тип религиозности, и не исключено, что когда-нибудь вера патриотов оформится в настоящую религию. Уже сегодня ясность этой веры такова, что весь российский фундаментализм можно свести к одному-единственному утверждению, одному-единственному символу веры. Россия — это особая самостоятельная цивилизация, которая может и должна развиваться органично, может сама породить из себя все необходимые для развития институты и формы жизни. Россия — это не страна, не ├население + территория, а именно цивилизация, так же как Запад, Китай, Индия, Византия, исламский мир, греко-римская античность и т.д. Именно поэтому к ней не применимы рассуждения, относящиеся к «просто стране». Именно поэтому предательство России — есть нечто большее, чем просто «смена страны проживания». Это сакральный, мистический акт, который человек не может искупить ничем. Будь ты трижды святой и четырежды правозащитник, но если ты предал Россию, то будешь гореть в адском пламени, и нет тебе прощения.

Человеку, который не посвящен в суть проблемы, «претензии» российских фундаменталистов могут показаться на удивление скромными. О чем, собственно, спор? Почему все так спокойно принимают цивилизационную самобытность китайцев, индусов или древних греков, но когда речь заходит о цивилизационной самобытности русских, о том, что Россия — это отдельная цивилизация, а не просто страна, тут же повсюду поднимается громкий лай и визг? Все дело в том, что признание цивилизационной самобытности России — это вопрос не абстрактно-культурологический, а самый живой, политический вопрос, который бросает вызов некоторым удобным предрассудкам западного человека. Россия, в отличие от Индии и Китая, — молодая цивилизация, цивилизация еще не развившаяся, не ставшая реальностью, и самое главное — более молодая, чем западная. Цивилизационная самобытность России ведет ее не назад, к реставрации безобидных древностей, а вперед, к воплощению нового самостоятельного антизападного проекта, на который Запад смотрит со страхом и раздражением.

У западников в голове до сих пор сидит историцизм гегелевского типа, — правда, в редуцированной, фукуямовской форме. Все цивилизации для них выстроены в некую эволюционную последовательность, вершиной которой является Запад, самая молодая и самая совершенная из цивилизаций. Вершина развития Запада будет по этой логике и вершиной развития человечества, история на этом заканчивается, и остается только распространить эту самую совершенную цивилизацию по всему миру, — чем и оправдывает Запад свою нынешнюю экспансию. Западники, поэтому, могут спокойно признавать самобытность старых цивилизаций, Китая и Индии, поскольку это для них все равно вчерашний день эволюции, исторический музей, но существование молодой самобытной цивилизации, цивилизации, у которой все еще впереди, полностью ломает их концепцию. Ведь что получается? Получается, что Запад — не вершина, а промежуточная точка эволюции, что сегодня, когда развитие Запада закончилось, это означает не конец истории вообще, а лишь конец истории Запада, что Запад теперь будет отодвинут следующей по списку, более молодой и более совершенной цивилизацией. Запад, завершивший свое развитие, ждет, оказывается, не вечное планетарное господство, а близкая гибель, деградация и поглощение более молодыми культурами.

Таким образом, признание России в качестве особой молодой цивилизации, цивилизации будущего, для западного человека означает крах всей картины мира. Безобидная фраза о русской самобытности — это вызов всему западному человечеству. Отсюда и естественная реакция западных стран — попытаться уничтожить эту цивилизацию в зародыше, стереть ее в порошок, не дать ей реализовать свои возможности. Для этого ее пытаются ввести в некий усредненный западный стандарт, превратить в «просто страну», в чахлый кастрированный придаток западного мира, в некое подобие разросшейся Польши или Хорватии.

А наши отечественные западники признание российской самобытности вообще воспринимают как смертный приговор. Ведь если Россия — особая цивилизация, которая сущностно превосходит Запад, значит все нынешнее неуемное западничество нужно отмести как заразу, значит западникам не проповедовать тут нужно, а смиренно ползать на коленях от одной русской святыни к другой и вымаливать у земли прощение и просветление. Понятно, почему они так упираются и визжат. Мы не печалиться должны, что нашу цивилизацию не спешат признавать, а гордиться, что этот вопрос — принципиальный для всего человечества, что этим скромным притязанием мы загоняем в тупик самые могущественные силы мира, что многие, думая о этом, бьются головой о стену и кусают себе локти.

Тезис о цивилизационной самостоятельности России сегодня — это главная точка размежевания между друзьями и врагами России. Он способен примирить всех настоящих друзей России, каких бы взглядов они ни придерживались, — и наоборот, его отрицание способно объединить всех ее врагов, какими бы «патриотами» они себя ни выставляли. Из этого фундаментального размежевания следует все остальное. Любого, кто признает цивилизационную самобытность России и относится к ней положительно, можно считать российским фундаменталистом. Собственно, этот принцип и дает нам определение понятия «российский фундаментализм». Если вы признаете цивилизационную самобытность России и относитесь к ней положительно, значит вы автоматически — враг бездумного заимствования западных моделей и институтов, значит вы скептически относитесь к ценностям и притязаниям западного мира, к западной идеологии, к западному образу жизни, значит вы презираете затопившую весь мир западную псевдокультуру, значит вы противник мировой экспансии Запада, враг НАТО и друг антизападных сил. И наоборот, если вы не признаете российскую инаковость или относитесь к ней отрицательно, считаете, что Россия должна от нее отказаться, значит вы автоматически — сторонник вестернизации, значит вы принимаете за чистую монету риторику западных идеологов, значит вы со страхом и подозрением относитесь ко всему исконному в России, значит вы одобряете культ потребления и бездумное растранжиривание природных ресурсов, неизбежные в обществе западного типа, значит вам по душе брутальное скотство масскульта, которым человеческие массы усыпляются и держатся в узде, чтобы продлить существование этих абсурдных порядков, значит вы поддерживаете мировую экспансию Запада, хотите, чтобы Запад поскорее поставил Россию под свой контроль и навязал ей свои порядки и стандарты, значит в глубине души вы желаете, чтобы Запад поскорее напал на Россию, расчленил ее и согнал в концлагеря ее непокорный народ.

Вопрос о российской самобытности, таким образом, это вопрос не теоретический, а практический, экзистенциальный вопрос, вопрос личного жизненного выбора. Ответ на этот вопрос во многом определяет всю последующую жизнь человека. Это один из тех вопросов, за ответ на который, и за соразмерные этому ответу дела, человека могут подвесить на дыбу или даже убить.

Это действительно символ веры, в самом прямом смысле этого слова: при любом варианте ответа речь идет не об абстрактной теоретической истине, а о волевом выборе, который не считается ни с какой реальностью, который сам изменяет реальность. Допустим, что наша страна не самобытна, не образует цивилизации, но мы все равно решились идти своим путем, быть самобытными на пустом месте, — понятно, что эти волевые усилия через некоторое время дадут свои плоды, мы действительно скоро станем непохожи на других и в конце концов (быть может — через несколько поколений) приобретем эту самобытность. Эта вера, таким образом, делает нас свободными, дает нам возможность жить так, как нам хочется, подчинясь только собственному разуму и собственной душе. И наоборот, допустим, что Россия самобытна, но мы решили этого не замечать, решили во всем подражать Западу — понятно, что через некоторое время мы всю эту самобытность растеряем и действительно станем такими, как все, станем таким же бессмысленным быдлом, лишенным корней. Отсутствие веры в российскую самобытность делает нас рабами, убивает нашу свободу, заставляет нас следовать чужому разуму и чужой воле.

Собственно, те, кто отрицает российскую инаковость, именно этого и хотят, именно этого и ждут, все их усилия направлены именно на это. Когда они говорят «никакой российской цивилизации нет» — на самом деле это значит «ее нет, потому что ее не будет, потому что мы сегодня заставим вас, русское быдло, отказаться от собственной свободы, от собственной воли, заставим стать нашими рабами». Напрасно стараетесь: нашу веру не сломить. В течение своей истории Россия множество раз попала в тяжелейшие, немыслимые ситуации, но каждый раз из них выкарабкивалась и становилась еще сильнее, а своих врагов размазывала по стене. Поэтому нас теперь ничем не сломить и не испугать: мы знаем, что и на этот раз Россия выстоит, победит и сделается еще сильнее и краше, а тем, кто захочет этому помешать, придется удобрять ее землю своими костями.

Ненависть к российской самобытности и есть то общее, что объединяет всех врагов России. Одни пытались уничтожить ее, вторгаясь с оружием в руках, другие вредили изнутри, подавляя исконную культуру, натравливая на нее врагов со всего мира, разворовывая созданное трудом целых поколений, — при этом они говорили разные слова, проповедовали разные идеи, принадлежали к разным партиям, отчаянно грызлись между собой, — и только ненависть к России, к ее свободе и самобытности была у них общей.

Отрицать цивилизационную инаковость России — значит смотреть на Россию из пространства чужой культуры, выбрасывать себя за пределы российской цивилизации. За этим стоит либо незнание, либо ненависть к российской инаковости, нежелание видеть в России самостоятельный самоценный мир, со своими принципами и ценностями. Такое чувство возникает у людей, «обращенных» в иную культуру и ощущающих свою чужеродность русской почве. Они понимают, что здесь — другая планета, что их ценности и каноны здесь ничего не стоят, и в бессильной злобе желают уничтожить этот непонятный им мир, разровнять все бульдозером и с чистого листа копировать Запад. Чтобы обосновать эту нетерпимую позицию, они обливают грязью нашу историю и культуру. России, история которой в высшей степени наполнена смыслом, которая духовна и трагична, как ни одна другая история, они пытаются навязать образ бессмысленной «черной дыры» или «империи зла».

Те, кто не желают воспринимать инаковость России как позитивный фактор, находятся (независимо от происхождения и национальности) вне российской культуры, и все, что они делают, не имеет к ней никакого отношения. Отрицая российскую цивилизацию, т.е. внутренне не принадлежа к ней, не признавая за ней права на жизнь, они, конечно же, не способны воспринимать автохтонные культурные формы изнутри, в их истинном значении. На самобытные культурные феномены они смотрят подчеркнуто несправедливо, глазами другой культуры, не понимая их суть и превращая в карикатурный шарж. Человек, который понимает и любит свою страну, в простом сумеет увидеть глубокое, в страшном — великое, в уродливом — живописное, и даже в кажущейся бессмыслице найдет смысл и значение. События истории для него превратятся в эпос, победы он будет считать своими победами, а поражения — своими поражениями, и даже личная трагедия для него наполнится смыслом. Сам его взгляд на свою историю и свою культуру наделяет их смыслом. И наоборот, чужой, посторонний человек во всем увидит лишь уродство, бессмыслицу и ненужность, потому что сам этот взгляд, холодный и враждебный взгляд колонизатора, превращает все в бессмыслицу. В чужой истории он увидит лишь цепь ударов, которые она наносит лично ему, он здесь — лишь претерпевает, сопричастность ему не дана, он — по другую сторону баррикад. Понять чужую культуру трудно, особенно если не иметь к этому желания, поэтому в культуре большинство таких чужаков доходит лишь до уровня стилизации и симуляции.

Они, отрицатели России, по-своему правы. Для западников существование России условно — для них, укорененных в другом мире, имеет право на существование только «хорошая», «добрая» Россия. «Плохая», «нехорошая» по меркам Запада Россия для них права на существование не имеет, они готовы ее предать и уничтожить. И наоборот, для нас Россия — это отдельный самоценный мир, а критерии добра и зла к существованию мира как целого неприменимы. Россия, как будущее человечества, превыше добра и зла. Добро и зло получают свой смысл только при условии, что этот мир, Россия, существует.

Не бывает Света без Тьмы, у каждой вещи есть своя тень. Зло, которое приносит в мир Россия — это оборотная сторона приносимого ею Добра. Мы сами — порождение этого Зла и Добра, наш первый долг — быть достойными ее и в плохом, и в хорошем. А кто не может простить Россию в плохом, тот не может любить ее и в хорошем. Мы знаем — русская земля «светло светлая и красно украшенная» — но она же — кровавый морок для своих врагов. Для своих врагов она — жестокое чудовище, которое миллионами вгоняло их в землю. Нужно принимать ее и в этом, в ее суровости и силе, а не только в ее доброте. Как Запад и его величие мы не поймем без крестовых походов, колониализма и третьего рейха, так и Россию мы не поймем без ее тени, без ее имперской мощи, которая далеко не всегда разила только виновных. Патриотический символ веры объемлет и Свет и Тень. Это нужно помнить всегда: в истинном патриотизме есть не только светлая, но и темная сторона, и иногда эта темная сторона берет верх. Для того, чтобы не потерять разум и не подпасть под ее влияние, нужно понять разницу между патриотизмом и фундаментализмом.

Итак, когда мы говорим о самобытной российской цивилизации, речь идет действительно о символе веры, о «русской вере», где это есть самый первый и главный постулат. Как и любой символ веры, он не остается пустой фразой, а дает человеку новые глаза, превращается в универсальный герменевтический принцип. «Вера в Россию» — это умение видеть все позитивное, что здесь есть, знать, что опираясь на это позитивное, мы когда-нибудь компенсируем и наши недостатки, отыщем за этими недостатками какие-нибудь новые достоинства, оборотной стороной которых они являются. Цивилизация, которая еще не достроена, еще в проекте, еще только начинается, не может обойтись без этой веры, — только вера удерживает ее строителей от желания все бросить и разбежаться. Если мы не хотим верить, что дом будет достроен, разве мы сможем его достроить? Если мы не верим, что Россия — это хорошо, что Россия должна быть Россией, что она должна быть самостоятельной и процветающей, — разве у нас получится сделать ее такой?

Часто повторяемая фраза о том, что «в Россию можно только верить», это не курьез и не констатация русской странности, а неизбежное следствие молодости цивилизационного проекта. Самобытная российская цивилизация — это еще не реальность, она наполовину состоит из нашей веры в нее, она нуждается в нашей вере и заботе, чтобы вырасти и расцвести. Убить эту веру — значит убить Россию, ее будущее. Тот, кто разрушает эту веру — он разрушает не «мысль», не «иллюзию сознания» — он разрушает будущую Россию, стирает с карты мира еще не построенные города, сжигает еще не написанные книги и картины, разрушает еще не задуманные храмы и дворцы, отправляет в небытие сотни миллионов ее не родившихся граждан, — потому что без веры эту Россию не построить. А тот, кто поддерживает эту веру в своей душе и воплощает ее в своей жизни, приближает момент, когда эта замечательная Россия наконец станет реальностью.

Краткая сумма российского фундаментализма

1. Россия — это особая самостоятельная цивилизация, которая может породить из себя все необходимые для развития институты и формы жизни.В своих истоках это безгранично совершенный мир, который по количеству и качеству возможностей не уступает никакой другой цивилизации. Все, что нам нужно, мы можем получить из нее самой, если только приложим усилия.

2. Самобытность — это главный ресурс развития, а не принцип стагнации. Самобытность нужно рассматривать как ключ к максимально быстрому и гармоничному развитию России, отказ от самобытности — как причину всех срывов и катастроф нашей истории. Фундаменталистский проект — это не консерватизм, поскольку мы не считаем идеальным нынешнее состояние России, и не считаем, что она достигала этого идеала когда-то в прошлом. Истинная Россия, Россия в расцвете своих сил и возможностей, это еще неведомая страна.

3. В основе самобытности лежит свобода.Без самостоятельности, самодеятельности, самоорганизации, самобытное развитие невозможно. Культ собственного пути — и для всей страны, и для каждого человека — является основой российского фундаментализма. Нам нужны свободные люди, которые умеют жить в свободной стране. Российский фундаментализм — смертельный враг унаследованной от прошлого чиновно-бюрократической системы, которая завела страну в тупик и подавляет любые проблески свободного развития.

4. Историческим ориентиром для этой свободы является опыт старой, соборной России, эпохи расцвета самобытности, и то, что уцелело от этого опыта позже, что не было сломлено дворянско-романовской и партийно-советской диктатурой. Этот опыт на удивление актуален и современен. Только обращаясь к этому опыту мы сможем понять, что для нас свое, а что — чужое. Ведь многое из того, что мы считаем «своим», есть на самом деле наследие рабства, а многое из того, что считаем «чужим», есть на самом деле хорошо забытое свое. Нужно увидеть тот огромный неведомый мир, который закрыт от нас шаблоном романовской и советской эпохи.

5. Правовые рамки этой свободы задают принципы справедливости и соборности, традиционные для российской цивилизации. Соборность — это форма единения духовно свободных личностей, каждая из которых имеет собственный путь. Справедливость — основа, на которой эти свободные личности могут выстроить стабильные отношения. Культ справедливости, как гарантия каждому его прав, и соборность, как сознательная направленность общественных сил на консенсус, являются в России фундаментом национального здоровья.

6. Политическую форму этой свободе даеттрадиционный для старой России имперский регионализм вместо унитаризма и федеративного национализма. «Имперский» — потому что Россия должна быть единой и неделимой, без каких-либо искусственных внутренних барьеров между регионами. «Регионализм» — потому что России должно быть много. Нам не нужны приглаженные под один шаблон безликие «штаты» или «губернии», нам нужны свободные российские земли, бесконечно разнообразные, не похожие одна на другую. Имперская власть должна быть созидательной и активной, но это должна быть активность на службе у свободы, которая имеет одну единственную цель: создание политической, экономической и информационной среды, благоприятной для самостоятельного развития российских земель.

7. Нравственная опора этой свободы — духовная суверенность. Это решимость следовать подлинному в себе и отметать все, что пытается сбить с этого пути. Это отказ от посредников при общении со своим Богом, — отказ, который обязательно приводит человека к своей земле и своей культуре. Образцом здесь являются старообрядцы-беспоповцы из Поморья и Сибири, выработавшие в своих таежных скитах уникальнейший опыт духовной свободы. Они оставались свободными в самые мрачные времена, когда властью подавлялись любые проблески свободы и человеческого достоинства — и при этом не отреклись от России, не сделались предателями, а наоборот, стали воплощением истинно русского духа. Опыт этих людей для нас не только пример, но и символ надежды.

Примечания:

^**1Слово «фундаментализм» я выбираю намеренно, — несмотря на то, что многим оно может показаться чуждым и вызвать нежелательные ассоциации. Более того, именно из-за этих ассоциаций его и следует предпочесть слову «патриотизм», которым сегодня бойко жонглируют те, кто еще недавно рассматривал его как бранное. Его нужно предпочесть и слову «почвенничество», потому что пора наконец нашему дряблому и бессильному почвенничеству превратиться в полноценный мощный фундаментализм.

^1-1Освальд Шпенглер. Закат Европы. М., 1998. Т. II. С. 335.

^1-2См. Э. Тоффлер. Третья волна. М., 1999.

^2-1Ямамото Цунэтомо. Хагакурэ. (В сб. «Книга Самурая». СПб., 1999. С. 218).

^5-1 Л.Н. Гумилев. Древняя Русь и Великая степь. П. 219.

^6-1 Здесь следует сделать отступление и разобраться с «исчислением рейхов и Римов». Если под очередным «рейхом» понимать мировую богоборческую империю, а под очередным «Римом» — противостоящую ей империю богославную, то следует принять иное исчисление рейхов, чем то, что предлагала нацистская пропаганда. Гитлер и Геббельс сводили все эти «рейхи» исключительно к германской истории, на самом же деле следует вести речь об общеевропейских, а не только о германских «рейхах».

Первым Западным Рейхом следует называть языческую Римскую империю. Она уничтожила и обратила в рабство миллионы людей, подчинила своей власти народы средиземноморского региона, уничтожила их самобытную древнюю культуру, разрушила их традиции и сам человеческий облик, свела их жизнь к погоне за «хлебом и зрелищами», повсеместно насаждала примитивную псевдокультуру, основанную на разврате и насилии, по своему непотребству и кровожадности (гладиаторские бои и т.п.) вполне сравнимую с нынешним культурным упадком. Опиралось римское господство на подкупленную олигархическую верхушку средиземноморских государств, которая своего народа боялась больше, чем внешнего врага. Конец Первому Рейху положило христианство, которое превратило его в Первый христианский Рим.

Второй Западный Рейх — это всеевропейская империя Карла Великого и ее наследники: средневековая Германская империя и теократия римских пап. В недрах этих империй выкристаллизовалась западноевропейская ментальность. Второй Рейх был расколот внутри себя, теократия пап там боролась с властью императоров, но обе ветви этого Рейха, и папская, и императорская, в равной мере несут ответственность за его преступления. К преступлениям Второго Рейха относятся «крестовые походы» и «Drang nach Osten», в результате которых были ограблены и уничтожены многие народы Ближнего Востока и Восточной Европы. Были стерты с лица земли племена полабских славян; уничтожена мусульманская цивилизация Испании; в 1204 году крестоносцами была захвачена и уничтожена православная Византия, светоч культуры и образованности в тогдашнем мире. Русь с огромным трудом выдержала натиск Второго Рейха. Феодальный Рейх постепенно разрушился из-за религиозных и политических распрей, из-за роста национальных государств, развития капитализма и революции третьего сословия. Третье (буржуазное) сословие на его развалинах построило свой собственный, Третий Рейх, т.е. систему колониализма.

Разберемся теперь с «Римами», которые противостояли этим рейхам. Борьба Первого Рейха и Первого христианского Рима была внутренней борьбой в рамках одного и того же государства. Эпизоды этой борьбы — преследования христиан, чередование христианских и языческих императоров. Однако Первый Рим так никогда и не стал по-настоящему православным государством и погиб за свои прошлые грехи. Второму Рейху противостоял Второй Рим, православная Византия и духовно связанная с нею Русь. Второй Рим пал под ударами крестоносцев Второго Рейха, ослабленный внутренними раздорами и духовным разладом. Измотанные борьбой с Западом остатки Византии были потом добиты османами.

Третьему Западноевропейскому Рейху противостояла Россия, Третий Рим. Символично, что обе эти империи оформились приблизительно в одно и то же время, во второй половине XV века, и так же синхронно погибли во второй половине XX, положив начало, соответственно, Четвертому Рейху (НАТО, американизм, неоколониализм) и Китежу, Новой России.

^6-2 Зверства германского нацизма на оккупированных территориях — это не изобретение, а прямое подражание колонизаторам других западных стран. В колониальной истории Америки можно найти и лагеря смерти, и геноцид миллионов, и сожжение книг, и намеренное уничтожение бесценных памятников культуры. Этот оригинал часто выглядит не менее чудовищным, чем нацистская копия. Вот, например, ставшие хрестоматийными свидетельства очевидцев об испанских лагерях смерти, где от голода, болезней и непосильной работы погибли миллионы коренных американцев: «на расстоянии полулье вокруг этих рудников и вдоль большей части дорог было столько мертвых тел и костей, что нельзя было найти свободного прохода; стаи птиц и ворон, что кормились этими трупами, были столь многочисленны, что затмевали солнце» (цит. по T. Todorov. The Conquest of America. N.Y., 1982, 4, в пер. из сб. «Религиозные традиции мира». Москва, 1996. Т. 1 С. 211). В Северной Америке, которую колонизировали англичане, дело обстояло еще хуже, там коренное население не могло сохраниться даже на положении рабов, его сознательно истребляли целыми племенами, устраивая облавную охоту и официально назначая премии за убийство женщин и детей. Эта этническая чистка в пределах целого континента поощрялась в Соединенных Штатах вплоть до второй половины XIX века, унесла 20-30 миллионов жизней и превратила эту страну в чудовищную империю зла, построенную на костях истребленных народов. Потомки этих убийц сегодня преспокойно живут на чужой земле, правят миром и учат других, как им жить.